«ВСТРЕЧА»
Спустившись лифтом на шестой этаж, я нашел номер, на двери которого значилось «609» и решительно постучал. Неизвестность, окружавшая меня все это время, уже порядком надоела, и я спешил узнать ответы. А в том, что за этой дверью я их найду, не вызывало никаких сомнений. И все же сердце билось сильнее обычного. Чтобы справиться с волнением, я сделал несколько резких выдохов. Тем временем, мне и не думали открывать. Я снова постучал. Безрезультатно. Тут я подумал, что дверь, возможно, не заперта, и проверил это. Так оно и вышло.
Я очутился в просторном номере «люкс», обставленном по такому случаю достаточно роскошно. Можно даже было сказать, со вкусом. Гостиная и спальня одна больше другой, панели светлого дерева, мебель в тон этим самым панелям. На стенах – несколько полотен в духе Поля Гогена: экзотические обнаженные красавицы, а также море, пальмы и неестественно синее тропическое небо. Кроме аудиосистемы «Текникс» и японского телевизора со здоровенным экраном, я приметил и кое-что другое. На небольшом круглом столике стояла моя портативная пишущая машинка. Не спрашивая разрешения (так как в номере, по всей видимости, никого не было), я двинулся к ней. И тут, как водится, и к чему я, разумеется, уже успел привыкнуть, случилась неожиданность: щелкнул позади меня замок запираемой двери. За моей спиной кто-то стоял, я просто это физически чувствовал! «Свора», моя пишущая машинка… «зайди ко мне…». Все что угодно могло сейчас произойти. Все что угодно. Странно, но я боялся обернуться. За последнее время со мной столько произошло, что приставь кто-то пистолет к моему затылку, я нисколько бы не удивился. «Будь что будет!» - решил я, сделал несколько шагов вперед и сел в кресло. После этого я только посмотрел, кто же стоял за моей спиной.
Я ожидал чего угодно, только не этого. Видно выглядел я достаточно нелепо с отвалившейся челюстью и вытаращенными глазами – он расхохотался.
Видишь, как тесен мир, Леха, - сказал он и широко, как умел только он один, улыбнулся. Я уже и забыл, когда в последний раз видел эту улыбку.
Тут я оправился от шока и вскочил с кресла.
Черт! – вырвалось у меня. На глаза навернулись слезы.
Признаться честно, я уже и не думал, что эта встреча произойдет.
Ну вот, спустя много лет, она произошла.
Несколько минут мы просто душили друг друга в объятиях, а я пытался вспомнить, когда видел этого придурка в последний раз. Выходило, что около тринадцати лет назад.
… Нашей дружбе завидовали многие в школе. Именно с ним, с моим Другом мы совершали самые безумные поступки, о которых вспоминаешь с нежной грустью в душе. Мы были не разлей вода, возмутители спокойствия и просто отличные парни. Мы делились самым сокровенным, советовались друг с другом и были готовы перегрызть глотку любому, кто хотя бы словом обидел одного из нас. Настоящие друзья. Казалось, это навсегда. Но вот, мы закончили школу и разъехались кто куда. Оба поступили в военные училища, писали друг другу объемные письма с ностальгическими воспоминаниями о школьных днях, с заверениями в дружбе на века и с обязательными обещаниями встретиться. Затем, моя эгоистическая выходка с уходом из училища, которую Друг не одобрил. Сам он успешно закончил свое учебное заведение и благополучно получил погоны лейтенанта Российских ВС. Об этом я узнал из его последнего письма ко мне. В 94-м Друг получил распределение в Забайкалье. Я писал несколько раз в Иркутск, но тщетно. Наша долгая переписка приказала долго жить. А потом начались все эти события в Чечне, и я просто не знал, что и думать. Сам я уже в это время работал в «Крайм Ньюс» и учился заочно на факультете журналистики. Все эти годы я не знал что с ним. И вот, мы встретились. Мне хотелось его убить – так я был рад видеть своего Друга.
Ну что, закурим? – он достал из кармана зеленой спортивной куртки пачку сигарет.
Это была пачка «Северных». Я чуть не подавился воздухом от волнения: именно эти сигареты когда-то получал на паек его отец. Именно их мы тайком курили в лесу у костра. Эти священные мероприятия мы именовали «укуром». Наевшись зажаренных тут же на костре польских «келбасок», мы валились на траву и «укуривались» до зеленых чертей дешевыми сигаретами без фильтра. Славное было время!
Сигареты были не просто сухими. Они были о ч е н ь сухими.
Этой пачке тринадцать лет, - подтвердил мою догадку Друг.
Боже, как это было давно! – вздохнул я.
Прямо как в «Колыбельной для кошки» Курта Воннегута.
В смысле? – не понял я. Если не ошибаюсь, речь шла о писателе, имевшем довольно своеобразные взгляды на вещи.
Что-то там насчет нескольких тысяч сигарет назад. Не помню дословно.
А-а.
За встречу стоит выпить. Ты так не считаешь?
Я согласился.
Спустя три стопки «Метаксы», я поинтересовался:
Ты что это, реставрировал «Свору»?
Да, - ответил он, выпуская сигаретный дым. Дань прошлому была отдана, и теперь мы курили каждый свои сигареты: я – «Уинстон», Друг – «Джон Плейер Спешл». – Тоска по прошлому.
Ну и что же вы играете? – я ощутил себя человеком, опоздавшим на торжество. И под самый занавес, когда гости уже пьяные, а все самое интересное случилось чуть раньше.
А все то же, что и тогда. Только гораздо более профессиональнее. Молодые талантливые ребята.
Плагиатом, стало быть , занимаетесь? – рассмеялся я. – И без ведома автора текстов.
Ну да, - Друг сморщил нос, - без ведома.
Мы расхохотались.
Ну, и где твои ребята? – спросил я, наливая еще по одной.
Шатаются где-то.
А, ну да.
Сам-то на фестивале что делаешь?
Я ждал подобного вопроса.
Да вот, приехал за своей машинкой, - я показал на стол.
Это правильно, - похвалил Друг. – Вещи должны возвращаться к своим хозяевам.
А у тебя-то она что делает? – как бы между прочим поинтересовался я.
Тебя дожидается.
Ладно, выкладывай. У меня голова скоро лопнет от этой неизвестности.
Кажется, ты сегодня покидаешь город?
Вопрос прозвучал подобно выстрелу. Выстрелу в мою душу.
Откуда тебе об этом известно? – я не на шутку разволновался.
Да уж не беспокойся, известно, - совсем уж ошарашил он меня.
И что же?
Да и все, что и тебе, только чуть больше. Самую малость.
Самую малость?
Да, ту самую малость, которую ты забыл. Которую тебя заставили забыть.
Вопросов было так много, что я и не знал, какой из них следует задать первым.
Откуда з н а е ш ь? – спросил, наконец, я.
Друг притормозил на светофоре.
Пообещай мне, - он был серъезен.
Обещаю, - сказал я.
Скажи «обещаю».
Обещаю.
«…ни о чем тебя не расспрашивать».
Ни о чем… Да пошел ты к черту – взорвался я.
Загорелся зеленый. Друг включил передачу.
Чтобы рассказать обо всем, не хватит и дня, - сказал он, поворачивая на проспект Свободы. – А у нас с тобой не так уж и много времени.
Но до чего?
До того, что должно произойти.
Друг усмехнулся, глядя на мою вытянутую в удивлении физиономию:
Все должно произойти сегодня вечером.
Да кто ты такой, чтобы устраивать весь этот чертов маскарад?!
«Джип», на котором мы ехали, свернул направо и помчался по перекрестной асфальтированной дороге, по обеим сторонам которой тянулись фешенебельные коттеджи. Этот район города носил название Эллит со всеми вытекающими из этого обстоятельствами.
Выбирай, Леха, - обратился ко мне Друг, - или же ты не задаешь вопросов, или же… сегодня вечером улетаешь, как и было запланировано Февральским. Так что ты выбираешь?
Предпочту остаться, - обиженно пробормотал я. – Только не нужно быть таким загадочным, я этого не выношу. Тем более, от лучших друзей.
Друг рассмеялся.
Да не переживай, - он похлопал меня по плечу, как и сто лет назад. – Ты обо всем узнаешь. Просто у меня сейчас нет времени пускаться в объяснения.
О’кей, - смирился я со своей участью. – Скажи хотя бы, куда мы едем?
К одному прикольному старичку.
Я его знаю? Или з н а л?
Нет.
Тогда еще вопрос.
Валяй, - великодушно позволил мой школьный товарищ.
Скажи, а куда делась машина?
Какая? – не понял Друг.
Ну, люди Февральского, - уточнил я. – Те, что должны следить за мной и вечером проводить в аэропорт. Куда они делись, ведь машина торчала перед гостиницей, словно приклеенная?
О них позаботились, - неопределенно пробормотал Друг, притормаживая перед вычурным двухэтажным особняком в старо английском стиле.
Кто? – я был одновременно потерян, потрясен и подавлен. Всю мою игру, правила которой я не помнил, перехватили какие-то люди, среди которых я знал только Друга, но и этого, как45 выходило, не знал до конца.
Потом, - Друг посигналил. – Все вопросы, впрочем, как и ответы, потом. Выходи, мы приехали.
Автоматическое устройство открыло ворота: кованные вычурные створки бесшумно отворились, и мы вошли в небольшое патио. Отворилась тяжелая дубовая дверь, выбить которую можно было разве что при помощи десятка человек и тарана, и на пороге застыл длинноволосый накачанный парень в белом спортивном костюме. Жестом он предложил нам войти. Друг вошел в дом первым, коротко кивнул охраннику, из чего я понял, что он здесь не впервые. Вслед за Другом вошел в дом и я.
Обстановка внутри потрясала. Великолепные гобелены уже в прихожей, две скульптуры танцовщиц на пуантах, словно готовые взмыть вверх, старинные бра, изготовленные, явно, не в двадцатом веке – все это не могло оставить меня равнодушным. Но когда мы, пройдя по несколько узкому коридору, оказались в гостиной, тут уж у меня и вовсе глаза разбежались. Комната была выдержана в пастельных тонах: легкая, словно дыханье богов, мебель, три огромных окна, выходящих в великолепно ухоженный сад, воздушные портьеры, несомненно, ручной работы, ласкающий глаз нежным бежем мягкий уголок, в тон ему банкетка. На стенах – картины и фотографии под стеклом. Среди полотен преобладали репродукции Ботичелли, а фотографии были подобраны по определенной тематике: все они изображали балет – танцовщиц и танцовщиков, знаменитые и не очень лица. Тут даже была фотография самой Плисецкой с дарственной надписью. Репродукция знаменитой пастели Дега «Голубые танцовщицы» продолжала тему балета.
В центре гостиной за столом, выполненном в форме листа кувшинки, сидел статный пожилой мужчина в атласном домашнем халате поверх белой шелковой сорочки. Тонкую морщинистую шею старика украшал броский цветной платок бирюзового оттенка. Когда мы вошли, мужчина оторвался от разложенного перед ним на столе пасьянса и встал со стула, чтобы поприветствовать нас. Откинув длинную седую прядь с высокого благородного лба, старик вышел из-за стола и пожал нам руки: первому – Другу, затем уж мне. Отвечая на рукопожатие, я обратил внимание на то, что у облаченного в роскошный халат старика необычно мягкая рука. На тонких нервных пальцах сверкали массивные перстни. Ногти деда являли собой ухоженные, аккуратно подпиленные ноготки.
Ну, Влад, - обратился он к Друг, - рассказывай, каковы наши успехи?
Сейчас еще рано о чем-либо судить, - ушел, как мне показалось, от ответа Друг, - скажу лишь, что поддержкой прессы мы уже заручились.
А это, вероятно, т о т с а м ы й господин Гордеев, - улыбнулся мне старик.
Я кивнул, соглашаясь с этим несомненно бесспорным фактом.
С кем имею честь? – осведомился я в свою очередь.
Арнольд Павлович Переверзев, - представился старик и коротко, чрезвычайно галантно поклонился, свидетельствуя тем самым свое почтение.
Чрезвычайно рад знакомству, - поклонился я в свою очередь.
Затем я выразил восхищение полотнами и фотографиями, и мы минут десять говорили об искусстве, причем Арнольд Павлович почему-то возжелал узнать, какого мнения я о творчестве Дебюсси. Услышав, что я просто в восторге от «Ноктюрнов», он назвал меня «образованным молодым человеком» и, усадив меня с каталогом «Избранные картины из частных коллекций Венгрии» за 1981 год на мягкий диван, вышел с Другом в другую комнату. Я уставился на «Кающуюся Марию Магдалину» кисти испанца Мурильо, но у той, видно, были свои заботы и она не могла ответить ни на один из миллионов вопросов, терзавших меня. Я ничего не понимал. Что все это значит? А слова Друга о том, что «они заручились поддержкой прессы»? пресса – это я, что ли? Темный лес!
Вскоре появился Друг.
Пошли, - сказал он мне.
А где Арнольд? – тихо спросил я.
Он передает свои извинения за то, что не смог попрощаться с тобой. У него по распорядку сеанс массажа.
Я положил книгу на стол. Мельком взглянул на пасьянс, я угадал в нем «Кельтский крест». Расположение карт не сулило деду ничего хорошего.
Что это за фрукт? – спросил я, как только мы сели в машину.
Друг завел двигатель.
Я на него работаю.
Он что, спонсирует «Свору»?
«Свора – красивая вывеска, не более.
Не понял.
Легенда о взбалмошной рок-группе помогла нам беспрепятственно появиться на фестивале. А насчет спонсорства ты прав. Арнольд поддерживает наш проект.
И что это за проект? – спросил я, помня о том, что мне противопоказано задавать вопросы.
Друг усмехнулся.
Проект называется «Персональный ад для Константина Владимировича Февральского» немного длинное название, но зато полностью отражает суть.
Я не понимаю…
Да, забыл тебе сказать, - Друг обогнал грузовик. – Мы с Арнольдом посоветовались и решили, что ты также войдешь в дело, тем более, что когда-то именно ты все и начал.
Перестань говорить загадками, - взмолился я.
Хорошо, - согласился он. – Мы целенаправленно разрушаем империю Февральского.
«Мы» - это группа «Свора»?
Не только. Скольким людям платит Арнольд, неизвестно. У каждой группы свое задание. Конкретно поставленная задача. Так что мы занимаемся только тем, за что нам платят, не более.
И кто же этот жуткий дед с замашками гомосексуалиста?
Тебе не откажешь в наблюдательности, - усмехнулся Друг. – Этот, как ты выразился «жуткий дед» - отставной балерун, божий цветик. Он и мухи не обидит, не то, что человека. Лауреат, заслуженный артист. Только вот незадача – наступили ему на больную мозоль – убили любовника.
Какая трагедия!
А любовничек у старого не кто-нибудь, а ныне усопший Проныра. Часом не знаешь такого?
У меня перехватило дыхание: так за взрывом стоит Февральский!
Тут речь идет не о банальной ликвидации. Арнольд задумал круто отомстить за своего душку-бандюгана. Целая военная операция, вот так-то, брат.
Видать, сильна однополая любовь, - покачал головой я. – А ты теперь, значит, работаешь на сексуальные меньшинства.ушел, стало быть, из армии?
Да, - Друг щелкнул дорогой зажигалкой. – Несколько лет назад я оставил армию… с болью в сердце, - он усмехнулся, - и теперь работаю, скажем, в сфере услуг.
Проще говоря, ты у нас теперь бандит, - уточнил я.
Ну зачем так сразу. Бандит? – обиделся он. – Никакой уголовщины. Небольшие мобильные группы, выполняющие ма-аленькие такие заказики для о-очень состоятельных людей. Кстати, у моей команды приличная репутация.
Еще бы! – пробурчал я. – Старый добрый Арнольд. Эстет, мать его! Только самое лучшее.
Кстати, после того, к а к в с е з а к о н ч и т с я, нам, наверняка, понадобится помощь прессы.
Это было окончательным ударом.
И тут на сцену выходит неустрашимый Гордеев – колосс печатного слова, - съязвил я.
Точно, - похвалил меня за проницательность Друг. – Кто же еще, кроме славного «Крайм Ньюс» сможет выставить на всеобщее обозрение грязные подштанники Константина Владимировича?
Меня, значит, приберегли на финал. Потому ты ничего не рассказываешь, да?
Конечно, - Друг взглянул на меня очень серьезно. – Будет просто свинством повторно рисковать твоей жизнью.
Повторно?
И тогда Друг рассказал мне о том, что меня «ведут» с того самого момента, как я появился в городе и начал копаться в навозной куче, именуемой «Константин Владимирович Февральский». Люди-тени, бэтмены хреновы! Они представляли мне полную свободу действий. Наблюдали, что выйдет из моей возни. Друг уверял, что они несколько раз отводили от меня неприятности, на которые я то и дело напрашивался. Впервые я, так сказать, воочию столкнулся с этими фантомами на стройке, но наше свидание было столь стремительным, что я даже не успел поблагодарить их за спасение. Фантомы имеют обыкновение бесследно исчезать. О моей же запутанной истории с ранением, ни о последующем пребывании в клинике, Другу ничего известно не было. «Досадный вышел прокол, - объяснил он, - как только мы чуть отвлеклись от твоей персоны, ты влип в неприятности».
А кто же меня тогда спас? – задал я вопрос, мучивший меня уже давно.
Сам Февральский, - ответил Друг. – Странно, правда?
А что стало с моей памятью?
Сделав мне одолжение, «потому что ты журналист», Друг поведал мне о странной лаборатории, «которую никто не знает», но в которой я, по всей видимост��, побывал. А ведутся в этой шараге опыты с человеческой психикой. Научная фантастика, прямо!
Впрочем, на твоем диске все это есть.
Диск? Он у них?
Пользуясь тем, что в моего товарища вселился бес откровенности, я узнал о том, что на «том диске, что у них, записано все, что угодно, вплоть до приготовления шиша с маком», но никак не информация о грязных делишках господина Февральского. Местонахождение настоящего носителя информации, по всей видимости, известно только мне.
А какой ключ фальшивого диска?
Друг объяснил, что оба диска – настоящий и фальшивый, заперты на один и тот же ключ.
Слово «пушан» тебе о чем-нибудь говорит? – спросил Друг, хитро прищурившись.
Я был обескуражен.
Нет, конечно.
Странно.
И не говори. Ну и что же этот самый «пушан» означает?
Пришлось покопаться в справочных изданиях. Еле нашел. Пушан – это древнеиндийское божество.
Вот как?
Связано, если не ошибаюсь, с солнцем, плодородием и дорогой.
Дорогой?
Пушан – повелитель пути, спаситель от ложных троп, наставитель на путь истинный.
Наставник…
А? Ну да, ты же у нас по писательской части.
Да иди ты!
А еще наш герой ездил на колеснице, запряженной козлами.
Вот это да! Чуть ранее, я известил Друга о своих «козлиных виршах», а тут оказывается, ключевое слово напрямую связано с… козлом. Снова этот козел!
Они нашли программиста, который записал для меня оба диска. Первый был отправлен на киевский главпочтамт и помещен в абонентский ящик номер тридцать семь. У Сергея и Коли его не оказалось. Значит диск забрала Даша, но где ее искать, я не имел ни малейшего понятия. Судьба другого диска была еще более загадочна: его я оставил при себе.
А машинка? Как она попала к тебе?
Ничего интересного. Мы побывали в твоем гостиничном номере до того, как туда вломились бегемоты Февральского.
Да, - не выдержал все-таки я, - а что будет вечером?
