Я твой запах храню на обивке старого кресла.
Вспоминаю глаза, что умели не лгать по утру.
Берегу тепло рук твоих, что покоясь на чреслах,
Воспевали мой лик, не играя в игру.
Я легонько тревожу изгибы твоих фотографий.
И сминаю их жадно, и жадно держу у груди.
Голос твой, обращенный ко мне с миллион эпитафий,
Разрывается бомбой и просит: «Прошу, уходи…».
Я стою, словно нимфа, в уютных древесных объятьях.
Руки нитями тянутся к мёрзлой холодной земле.
Веки мелко дрожат, губы яростно шепчут заклятья.
И могильные плиты мгновенно все тонут в золе.
Облик твой возникает из пепла чужих воплощений.
Губы кривят улыбку, вместо глаз замирает листва.
Я лишь твёрдо стою, ожидаю конца, завершенья,
И молюсь, чтобы сил мне хватило и колдовства.
Руки пыльные тянутся к бёдрам округлым,
Прижимают к земельной груди и ласкают мой взор.
Улыбаюсь игриво, но помню – внутри ты обуглен.
И не выйдет у нас по душам разговор.
Я отчаянно, горько хватаюсь за хлипкие плечи.
Еле слышно дышу, лепечу про любовь не спеша.
А твой голос, как гром: «Ты прекрасна, родная… До встречи!».
Рассыпаешься пеплом, и следом – моя душа.
Опускаются руки. На землю лишь капает соль.
Я дышу. Я живу. Я все ещё помню улыбки.
Лишь прошу, дай мне рядом побыть. Позволь!
Не могу совершить вновь безумной ошибки.
Ветер в спину толкает, гонит вверх по тропе.
Не проси меня скрыться в алеющем небе закатном.
Я вернусь ещё раз, не к могилам в округе, к тебе,
И придется принять все в размере стократном.
