Волчица, раненная в бок,
Лежит в крови под елью издыхая,
А рядом с ней сидит матерый волк,
На смерть любимой холодно взирая.
Метет метель, зима неумолима,
Весь лес надолго снегом занесло,
Но ель густая бережно сокрыла
Волчицу с окровавленным нутром.
Она, предчувствуя, что ей осталось мало,
Уже не требует заботы и тепла,
Но сердце раненной тревожно наполняет
Ей, хищнице, необъяснимая тоска.
Ей кажется, что жизнь прошла не даром,
И в волчьей стае равных ей не знать…
Но почему же он сидит упрямо
Сейчас, когда уже недолго ждать?
Конечно, волку не дано Всевышним
Знать слабость, сострадание, тоску;
Убийце для охоты будет лишним
Все то, что может вызволить слезу.
У них одна порода, она знает.
И почему сейчас он должен быть другим?
Он, тот, кто сам кого-то убивает,
Кто с детства вырос на чужой крови…
Все реже бьется сердце у волчицы,
И боль уже неслышно отошла…
Как хочется с любимым ей проститься,
Но как жестока к хищникам среда.
И взгляд ее, исполненный мольбою,
В его глазах не чувствует тепла,
И силится вдохнуть она для воя,
Но кончено… затихла, замерла…
Недвижим волк, ничто не шелохнется
В жестоком обитателе лесов,
Он смотрит на нее и знает – не проснется,
Она ушла навеки в чащу снов.
Проходит час, а волк все неподвижен,
И взор с волчицы он не убирал;
Не видит ничего он и не слышит,
Лишь труп убитой перед ним лежал.
Но вздрогнул вдруг, привстал и к ней подходит,
Ложится рядом на кровавый снег,
Спокойно на волчицу смотрит,
На спутницу, которой больше нет…
На ту, с которой пройдено немало,
На ту, с которой трапезы делил,
Она дала волчат ему и знала,
Как знать его неведомо другим...
Утихла вьюга, снег кружит небрежно,
И лес темнеет в сумраке ночи,
Лежат под елью два остывших зверя,
У волка… льдинка… на глазах висит.
