Раз в полгода Манаре, сделанному из серебра,
Воровства, рисовых лепёшек и пыли,
Подпирает холод из-под выгнутого ребра,
Рот перекошен, руки тепло забыли.
И Манара хватает сумку, что манго полна,
Оставляет город, на седьмые сутки
Путь приводит его к ослепшим слонам,
Едва не повредившегося в рассудке,
Изможденного: солнце стекает по острым плечам.
Поначалу стоит на коленях и плачет,
День спустя подходит ближе, боль свою волоча,
Вдруг какой-то живой, полноценный, зрячий.
Тянет руку к морщинистым впадинам вместо глаз
И к шершавым лбам, и к нашейным шрамам.
Прижимается к тёплой коже, что наощупь – атлас,
Засыпает, и снится ему гулкость храма,
Снятся звёзды, падающие с купола на ладонь,
Снится свет, расщепляемый витражами,
И Манара - неожиданно радостный и молодой –
Говорит и словно сам гулкость слов отражает.
Спит Манара в прохладной тени от ослепших слонов,
Спит, худой, успокоенный, седовласый.
Раз в полгода Манара бежит от ворованных снов,
Чтобы выспаться у морщинистого атласа.
