. . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . .
Уехал он.
В кружке, куда, бывало,
Ходил он выливать всю бездну
Своей, тогда бесплодной, ложной жизни,
Откуда выносил он много
Да к самому себе презренья; в
Кружке, спокойном и довольном жизнью,
Собой, своим умом и новой книгой,
Прочтенной и положенной на
Подчас, когда иссякнут
О счастии семейном, о погоде,
Да новых мыслей, вычитанных в
Романе Санда (вольных, страшных мыслей,
На вечер подготовленных нарочнои скинутых потом, как вицмундир),
Запас нежданно истощится
О нем тогда заводят речь
С иронией предоброй и
Или с участием, хоть злым, но
И потому нисколько не опасным,
И рассуждают иль о том, давно
И как он помешался, иль о том,
Когда он, сыну блудному подобный,
Воротится с раскаяньем и
Придет в кружок друзей
И рабствовать, и лгать... Тогда она,
Которую любил он так безумно,
Так неприлично истинно,
Что думает, когда о нем
Ее заставят поневоле?— То ли,
Что он придет, склонив главу под
Необходимости и предрассудков,
И что больной, но потерявший
На гордость и проклятие, он
Искать ее участья и презренья?
Иль то, что он, с челом, подъятым к небу,
Пройдет по миру, вольный житель мира,
С недвижною презрительной
И с язвою в груди неизлечимой,
С приветом ей на вечную разлуку,
С приветом оклеветанного гордым,
Который первый разделил, что
Едино, и подъял на
Всю тяжесть разделения и жизни?
