Мой самый жестокий судья — эта крошечная родинка,
Ювелирно взошедшая прямо по центру
Над кальдерой любимых ключиц.
Прежде жадно искомая и видимая лишь чужими глазами, теперь —
В бесценном слепом расфокусе, её не должно там быть
И меня не должно.
Но Законы Отрицающий вступает в свои законные права и вот она:
Кровью иволги прописана в партитуре.
Идеальна. Субтильна. Амальгама протеста,
Языческой скорби и Солнца, сквозная дыра
В моём правильном мире.
В том самом мире, где саморазрушение признают неизбежной привычкой, а мечтам
Предпочитают тупое усердие, ты всё переворачиваешь
Этой единственной родинкой.
Моя милая, я гуттаперчева, но впредь живу
Иными вибрациями отражённой природы, где безумные сходят
С безумия в ум, а с вечерами наступает рассвет;
Где кости, выкапываясь, устремляются прямиком
В материнское лоно, и где я
Бессчетным количеством вариаций:
Прохожим, на четверть секунды влюблённым,
Дождём из булавок,
Сталактитом белёсых ресниц, фонтаном бургундского
Из-под просохшей до корки солдатской марли,
Пурпуром не мне принадлежащих губ к тебе —
Могу прикасаться.
