«Здесь был Раскольников», – три слова топором
не вырубишь на времени скрижалях.
Закат разлился, как ямайский ром,
льдом северных сияний продолжаясь.
Здесь всё застыло графикой Петра.
Его балтийских магий чёрно-белых
какая-то заплечная игра,
сусально расточительная бедность.
Лишь кто-то вымышленный всё поймёт:
в косых лучах первопрестольных ливней
всех здешних аур православный мёд
стекает всё безбожней и счастливей.
А город всё отмерил, как прокруст,
старинный, юный, вечный и влюблённый.
И голубая вытянется грусть
кошачьим сфинксом вдоль волны зелёной.
