Марина (Леонидовна) Копылова
КАК ТРУДНО ДЕРЕВУ РАСТИ....
(Стихи из Голубой тетради)
Ххх
Меня пошлешь, как голубя с руки,
В лесную глушь, в далекие овраги,
За сотни километров от Оки,
А от тебя… – не хватит и бумаги!
Но дождь прольется, – сгинет эта нить,
Поскольку одноразового свойства,
С ней в лабиринты лучше не ходить,
А получить – не повод для геройства.
Старинный прочный бабушкин клубок
Капроном заменить кому-то встряло:
Ему проблем от экологий мало…
В костер его! – вот образ и урок.
Я эту дурость не впущу в свой мир,
Обрежу телек, вырублю компьютер,
И буду слушать все, что скажет экзекутор,
Лишь только бы мой «бред» не проходил,
Лишь только б над землей лететь на пол-локтя,
Срезая будней серые детали,
Сквозь божий страх, как бабушки летали,
Когда им было что еще терять
Ххх
Ночью,
когда гаснет наглое радио,
слышно, как капает вода из крана,
как поют сверчки
далеко внизу, в траве,
Небо придвигается:
«Поговорим?»
– О! С радостью, Небо!
Здравствуй, синее моё!
Как поживаешь?
Это твои девчонки маячат в траве?
– А это твой мальчишка
нарисовал такой бешеный месяц
на мою голову?
– Да, он рисует. Но теперь –
Только флаги и самолеты.
В профиль: ему интересно:
Кто в нем сидит…
– Он хочет летать?
– Как его прадед, портной…
Месяц назад он лазил на крышу
Института Антропологии,
на Ленинском, во время конгресса.
Едва успела поймать.
Мы стояли на облаках!
Там ветер горячий, как солнце!
Самое время лететь,
Но вспомнили бабушку, и – отложили…
– Ты счастлива?
–... А в Лужниках на горе
есть заросший мохом трамплин,
и когда
в парке поют соловьи и шиповник цветет,
он стоит, как облезлая ракета,
и пялится в небо,
на вечном своем постаменте,
готовый взлететь...
Дети пробуют съехать с него на попе,
Но даже ткань их штанов понимает,
что он – для чего-то большего. О!
Как я хотела взлететь вместе с ним!
А приходится ползать,
как голубь с подбитым крылом!
Прячусь в бумаги, за книги от ближних,
которые ползают рядом,
и могут в землю вдавить своим весом...
– Да ладно!
Крыло зарастет, – прилетай,
Я покажу тебе то,
что никогда не бывает.
– Здорово! И ты заходи.
Только с балкона: на лестнице ноги переломаешь.
– Поцелуй за меня сына.
Очень красивый разрез глаз у него получился.
– Он хочет «лечить птиц
и маленьких медвежонков».
– Покажи ему твое сломанное крыло!
Интересно, что сделает мальчик
С такими удивительными глазами.
Расскажешь потом?
– Ну, разумеется!
– Ну, не плачь! Я подумаю еще о чем-нибудь
Красивом. Для тебя, –
И Небо умолкло,
слушая песню кузнечиков…
ххх
…Пошли дожди и хочется работать
Осуществлять незримый миру труд:
Найти и вычесать из колтуна времен
И выскрести и вынести обломки
Своих корней, –
Пока открыта дверь
в ту комнату,
Пока тепла постель,
Пока ребенок в люльке шевелится, –
Листаю метрик желтые страницы
И нос чешу,
И дедушкин табак
Все время наготове, в пузырьке
Из-под лекарства с забубенной пробкой,
Всё под рукой, как детская игрушка…
И холодок стекла мне память бередит
И нежностью, и жалостью к ушедшим
Моим…
Ххх
Когда человек смотрит вперед,
Он бегает утром на поле.
Когда человек думает, что умрет,
Он старается не думать о горе,
Забыть о ненужном,
Делать главное.
Тогда он садится с утра за компьютер,
Смотрит тексты, правит их в файлах,
Ставит чайник на кухне…
А за окном занимается утро,
Ветер веселый летит сквозь березы,
Одуванчики пушистые варежки
Подставляют солнышку,
Поле топчут козы,
Веселые старики косят траву,
Зная, что не умрут
До Покрова…
На поле! На поле! Бегать!!!
И птицы садятся мне на руку,
Когда я стою в ци-гуне,
Как дерево, у ободранной рабицы,
Среди костров, брошенных бомжами
До будущей ночи…
Я радуюсь тебе, птица, очень!
Мне – такое доверие – ощущать
твой пушистый вес на ладони!
Маленькое живое недоразуменье!
Но ты улетела, села на дерево,
Перышки чистишь, чирикая возмущенно:
«Что это?! Что?!
Что себе позволяют всякие
Ползающие тут по полю?!» – И летишь
За живыми гусеницами.
А хочется думать – к морю,
А хочется думать – в горы,
В Тибет дремучий, где воздух колючий
Лица людей делает фиолетовыми…
А я иду домой, одинокая,
без собаки, без друга, без птицы,
Включаю этот гудящий ящик,
И в интернет влезаю, как ящер,
Чтоб посмотреть, как там – любимый...
Прощание со старыми книгами
Отсюда надо вынести меня,
Потом все книги…
Дети мои, дети, –
Куда вас денут, как меня не станет?
За что зацепится высокомерный взгляд
Потомка,
не развитого до текстов,
Смотрящего картинки день и ночь?
Я не смогла
нарисовать картинку
Счастливой милой родины моей:
Ни пахоты, свободной от китайцев,
Ни сада с розовыми райскими плодами,
Склоненного над голубой травой,
Я не смогла ему нарисовать
Веселый праздник с шариком-колбаской,
с сердечком на веревочке витой,
Летящим над счастливою толпой…
Пусть вынесут и сказки.
Даже сказки!
Хотя их жаль, они еще могли бы…
При умном обращении пространство
Создать и время повернуть, и оживить…
Но кто прочтет? Кому посильно –
Открыть и оживить губами,
И вслух произнести:
«Однажды жили-были…»?
А мы-то верим в то, что они – жили?
А любим ли – за то, что они были?
А жизнь-то их жизнь в сто раз материальней
Газетных новостей и телеперебранки,
И помидор челябинско- китайских
и тысяч украинских террористов,
грядущих, как весеннее дерьмо!..–
А деда с бабой – вечно «жили-были».
Их дома нет давно, и разнесен фундамент,
И мышь запечная бежала с корабля
В Америку;
На тополь нарвались
и сбиты при попытке приземлиться
все гуси-лебеди.
Потомки их под Римом
Питаются собачьими кормами
И думают: спасать им «вечный город»
Или, пока есть силы, уходить
за Альпы?.. где кормежки больше,
но изредка бомбят и посыпают дустом
грин грасс…
Господь, верни им крылья!..
Верни им сердце, чтоб лететь
Сюда,
где все испорчено наследственной любовью
к страданию
на сотни поколений.
И только надо верить: Жили! Были!
Венчались и детей крестили,
И отпевали стариков
Счастливых!..
И мне до них – как до вершины мира! –
Я верю, Господи, что – не добраться:
«уныние главы не превзойдоша».
(Но – голова в России не в цене,
Тем более, от женщин)
…Жили – были…
«Дедуля» – лет так двадцати
И «бабка» восемнадцати годков –
«старинушки»!!! –
Среди младого тлена,
на общей демографии страны
какого-то двадцатого колена
Сказуленьки!
Кому теперь – они?
Все сложно
Слишком много пыли
На свете.
Слишком мало света.
И мы не там давно, где наше сердце,
И любящие нас не с нами…
И нету сил уйти,
И смысла нет остаться…
…Семнадцать тысяч писем
Президент
По случаю Победы разослал
Измученным, забытым ветеранам!..
Моему Рыжику, собаке с обостренным чувством совести
О, друг мой, кто теперь стоит на страже дома?
И чей выносит мозг от
Орущей за стеной из темного пролома
Пропитых сорока, пятидести пяти?
Кто на полу, затертом песком сыпучих склочек,
Вылизывает кровь и грязь с намокших лап
И с нежностью следит, как чей-то мелкий почерк
Рисует этот миг
И дождь
И мокрый сад,
Где по щекам хлеща и гримируя слезы,
Заглядывает утро под кровать:
5.40. – всем пора вставать!
Иначе не задастся день Господень!
Пропустим мы, как солнышко встает,
и тучи птиц летят от света к тени,
а мелочь рассыпает трели,
а мелочь обсыпает все кусты, деревья, провода, ликует!
Я это вижу лишь благодаря тебе,
Мой друг,
Песчаный верный пес.
И даже, если льет который день,
С тобой – хоть в воду! В водяную стену
Пройду в болотных сапогах, не морщась!
Дурея от пространств, от свежести визжа,
в зеленую траву, в душистые полыни,
в разбухшие тропинки – в сапогах,
под стареньким зонтом,
доставшимся от мамы,
из Питера…
Постой, ах, я, растяпа,
Ключ потеряла…
Хвост побереги!
…Ты не ушел еще?..
Под письменным столом лежишь, уперши лапы,
Рычишь, когда с намордником идут…
Как трудно дереву расти...
Как трудно дереву расти!
Его не ждут. Оно пробилось
Через асфальтовую гнилость,
Из кем-то отрясенной старой куртки,
До дыр прожитой в пригородности.
И человека нет уже,
Его пальто давно на свалке.
А дерево растет у привокзалки
На самом нижнем в жизни этаже.
Как трудно дереву расти
Весной, когда потоки грязи,
На четырех колесах князи
На кладбище везут цветы,
Прощаясь с миром и ТВ
На долю суток, стиснув зубы,
Они сентиментально-грубы,
Предпочитают обойти…
А в городе – еще трудней:
Градоначальник «из Вероны»,
Боится парусности кроны
И рубит липы до корней;
Когда не «сад и огород», –
А бронзой и плитой надгробной
Мостит свои пути в народ,
И черный ангел из ворот
Благословляет город черный.
…Здесь тополь рос, седой, как мир,
Как поднебесные колонны,
Он столько поженил влюбленных,
Детей благословляя всех!
Но накатила уркота,
свезли мешки, колеса, пластик…
Никто не встал за тополь насмерть,
Никто не понял ни черта.
…Ты видел черный ствол сосны
На городской Тропе здоровья? –
Как трудно дереву расти!
Как трудно старым быть сегодня!
…Когда выносят старика,
спуская в лестничных пролетах,
Прошу тебя, Господь, чтоб кто-то
Ветвей принес издалека
И настилал бы их не вслед,
не в запоздалое прощанье,
а впереди: как обещанье
счастливой жизни и побед. –
Так перед всклоченным Христом
Стелили белые одежды,
А первые побеги нежно
съедались стареньким ослом.
Как трудно дереву расти!
Вот из домашнего горшочка
Сажает в клумбу чья-то дочка
Дубок – два листика в горсти,
Потом с шестого этажа
ведерко носит, поливает,
И прутиками окружает,
Как мама, от напасти...
Нам бог велит стремиться вверх –
От родника, травы, деревьев,
И с ними рядом мы взрослеем,
И избегаем сляпать грех.
С тупою завистью глядят
Обглоданные дети дендросада,
Как за рекой, за их оградой,
Огромные сиреневые тополя
в воде стоят...
(Опубликовано в журнале «Московский вестник» 2020г., №1 (Москва)
