Василий Алексеич

Ты приходил, как вор, в цековский дом

в отсутствие родителей партейных,

не занятый общественным трудом

небритый завсегдатай мест питейных.

А в доме том в те годы по ночам

стучали в дверь – то далеко, то близко.

Но не стрелял никто и не кричал:

шла тихая химическая чистка.

Перед окном был Кремль. Поверх голов

церквей и всей пречистенской рутины

я видел: верхолаз взамен орлов

крепил на башнях звёздные рубины.

Ты приходил с гитарой за плечом –

свидетельством беспутности и дара.

О чём ты пел, бренча струной, о чём?

Я не запомнил. Я читал Гайдара.

О чём хотел сказать? Не знаю я.

О чём-нибудь, в чём мы души не чаем?

И бабка православная моя

тебя поила четвертинкой с чаем.

Потом ты сгинул, потонул, пропал

в тех далях, о которых думать зябко.

В войну пришло письмишко на Урал,

и плакала тайком от мамы бабка.

И всё. Навеки выбыл адресат,

Чтоб мама больше не стыдилась братца.

Запомнилось: «свобода» и «штрафбат»,

«отечество», «возможность оправдаться».

И всё. Как просто спичку погасить –

почти как птичку выпустить из клетки!

И бабки нет, и некого спросить,

а за окном мелькают пятилетки.

Давно всё решено, Василий. Но

порою отменяются решенья.

Мне, в виде исключения, дано

божественное право воскрешенья.

Пусть, кости нам колёсами дробя,

с тяжёлым скрипом катится Расея –

я силой слова оживлю тебя,

сын деда моего, сын Алексея!

16 марта 1976