1.
Шум Прибоя,
Барон Гастон Легран
и Филадельфийский Филармонический.
- Добро пожаловать в Рай, сын мой!
- В Рай? Надо же было так надраться! Невероятно! Ты, что же это, серьезно, отец?
- Вполне, сын мой.
- Ах, вот как? Ну, что ж… Как скажешь, в Рай, так в Рай. Вот уж никогда не думал, что попаду в Рай. Чего только не бывает в этой жизни!
- Тем не менее, это так.
- В таком случае жаль, что меня не видят соседи и коллеги по работе, умерли бы от зависти. Да и для меня самого это, признаться, полная неожиданность... Кстати, совсем непохоже на то, как мы представляем себе это место там, внизу. Ни облаков, усыпанных сапфирами, ни экзотических садов с нимфами музицирующих в кустах, ни цефалоподов-серафимов, порхающих с ветки на ветку. Не скажи ты мне, что это Рай, никогда бы не догадался. Слушай, отец, а тебе случайно не попадались на глаза ключи от моей машины?
- Нет.
- Что же я буду делать без ключей? У меня же в машине все мое снаряжение: камеры, фильтры, софиты и прочее. Просто ума не приложу, куда только эти ключи могли подеваться! Правда, не попадались?
- Нет, не видел, сын мой. Может, они остались в замке зажигания?
- Вряд ли, я никогда не оставляю ключи в замке зажигания. Нет такой привычки. Ну, нет, так нет, не беда, найдутся позже. У меня есть дома запасные. Да и ты не забивай себе голову подобными пустяками. Я ведь просто так спросил.
- Хорошо.
- Послушай, отец, а что это у тебя с лицом?! Оно словно из ртути, отзеркаливает не хуже солнцезащитных очков со специальным покрытием.
- Ах, это! Все новоприбывшие спрашивают, ты не первый. Здесь просто нельзя иначе. Но дело тут вовсе не в солнечном свете, а в эмоциях и переживаниях. Нам это строго возбраняется. Место это исключительно тихое и каждый в нем обитающий обязан блюсти покой. Стрессы и волнения – абсолютное табу. Вот почему кожа наша снабжена этим, новым для тебя, качеством. То же самое относится, однако, и к нашим глазам.
- И к сердцу?
- И к прочим внутренним органам.
- Под сердцем я имел в виду конечно душу, отец.
- Я так и подумал, сын мой, и к душе.
- Другими словами, и я теперь должен выглядеть также, не так ли? Забавно! Выходит, все здесь похожи на ртутные сгустки, и все для того чтобы сохранять полное спокойствие и невозмутимость?
- Именно так, сын мой!
- Так-то... Никуда от них не деться. Даже в раю приходится прибегать к средствам самозащиты.
- Совершенно верно, сын мой.
- Отец, а почему ты все время называешь меня «сын мой»? Это что, тоже так принято или же это просто проявление твоего личного чудачества?
- Так принято. Я же не спрашиваю тебя, почему ты называешь меня «отец».
- Ну, это я, признаться, так, больше по привычке, а также из почтения к твоему возрасту.
- Понимаю.
- А я уж было подумал, что мы с тобой состоим, в некотором смысле, в родстве!
- Нет, сын мой, не состоим. Во всяком случае, не в прямом. И слава Богу!
- И слава Богу!
- Слава!
- Мда... Пожалуй, все же имеет смысл представиться, я думаю. Меня зовут Эрни. Эрни фон-Гроэ. Можно просто Эрни, разумеется.
- Иммануил, очень приятно, Эрни. Я назначен твоим наставником на время твоей адаптации, если ты не против, разумеется.
- Я не против.
- Ну, вот и отлично.
- Честно говоря, отец… Извини, Иммануил…
- Нет проблем, продолжай, Эрни.
- Так, вот, Иммануил, я, признаться, никогда не верил в существование этого места. Кроме того, жил без оглядки на то, заслуживают ли мои собственные поступки подобного вознаграждения. Еще в меньшей степени я задумывался над тем, какое впечатление они производят на окружающих, а не только на Господа Бога. Мне всегда казалось, что если даже и есть такие места как Рай или Преисподняя, то мне, скорее всего, место в последнем. Впрочем, как и всем остальным приличным людям. Так, во всяком случае, мне казалось.
- Понимаю.
- Это хорошо, что ты меня понимаешь. И дело вовсе не в том, что я плевать хотел на все эти заповеди и запреты, а только и делал, что грешил и богохульствовал, но… В общем, как бы там ни было, дров наломал немало, как говорится.
- Все мы не без греха.
- Это точно. Что касается тех же женщин, к примеру, никогда ни в чем себе не отказывал. Как если бы мне было мало одних только смазливых одалисок и хотелось то карлицу, то...
- Знаю, знаю, Эрни, премного наслышан. Послужной список, как говорится, у тебя и в самом деле длинный.
- Не жалуюсь. Не могу сказать, также, что в том была хоть какая-то необходимость, да только так уж выходило. Сам не знаю почему. На самом деле, всегда хотелось «большой и чистой любви», как ни кощунственно было бы это слышать из моих уст.
- Догадываюсь.
- Так уж устроен мир, по наблюдениям того же мсье Монтеня, – чтобы поцеловать трех красавиц, надо проделать то же самое с полусотней дурнушек. Оттого и список, как ты успел заметить, не короток. Мне и самому неловко теперь за это.
- Ничего, ничего. Пусть тебя это не смущает, сын мой. Если бы мы отказывали человеку в вакансии из-за такого пустяка, вообще сидели бы в одиночестве. Ни царь Давид, ни его последователь Соломон, мудрейшие из мужей Царства Израильского, ни тот же Великий Пророк Магомет с его тринадцати женами и многочисленными наложницами не могли бы рассчитывать на пребывание здесь. Те же, кто полагает, что гарем несовместим с духовностью, возносит целомудрие выше мудрости, что само по себе великое заблуждение.
- Лучше и не скажешь.
- Дело не в количестве женщин или мужчин, а в том, каковы личный вклад и приобретения, рожденные этой связью, как в физическом, так и духовном плане, ибо они, да будет тебе известно, неразделимы. Душа же – ничто иное, как производная их совместного труда, то, что связывает оба плана между собой, делая возможным мирное сосуществование и поддерживая каждую из сторон в отдельности. И, кроме того, не ошибается, как известно, лишь тот, кто ничего не делает, не находит тот, кто не ищет. Один при этом ограничивается аскетизмом, другой предпочитает познавать мир во всем его разнообразии. Кто из них может похвастать большим знанием жизни во всех ее проявлениях решать тебе самому. Одно ясно - счастье не может быть запрограммированным заранее. Чтобы судить о достоинствах или недостатках, необходимо иметь с чем сравнивать. Продолжай.
- Так вот, что бы там ни было, я не переставал верить в свою звезду. Но вот незадача, все повторялось снова и снова: влюбляясь в очередной раз, благодарил Господа за то, что тот ниспослал мне такую красоту, оказываясь же снова один, с горестью понимал, что снова заблуждался.
- Думаю, что я знаю причину твоего неуспеха, сын мой. Да вот только Господь Бог здесь вовсе ни при чем. Просто, влюбляясь в тело, ты хотел при этом чего-то большего, потому и терпел неудачу. Сожалею, но ты не приобрел должного опыта, потому что пренебрегал одним в пользу другого, забывая о том, что форма не может похвастать стольким разнообразием как содержание.
- Возможно, что ты и прав, отец. Да, пожалуй, так оно и было. Форма. Тело… Именно оно всему виной, его магия и его власть надо мной. Власть, порой, абсолютная! Хотя, ведь и понимал всякий раз, что увлечение внешним никак не может быть гарантией гармонии внутренней. Но просто ничего не мог с собой поделать. Я же художник, ты знаешь, а это объсняет многое. Вот и наступал на те же грабли, как говорится. И природа всегда брала верх. Природа и любовь к красивому.
- К красивым вещам.
- Был и такой грешок.
- Итак, тем самым ты признаешь, что смотрел на женщин под вполне определенным углом зрения, не так ли? Как на красивые вещи, скажем? Но, стоило только форме перестать доставлять тебе прежнюю радость обладания, ты тут же начинал тосковать по содержанию, но не находя его в той мере, в которой ожидал, ты обращал взор свой на других, потенциально удовлетворяющих твоим условиям. И все повторялось снова и снова. Так, постепенно, ты и стал коллекционером статуэток, портретов, воспоминаний и прочего романтического фетиша будуаров собственного тщеславия.
- Похоже, что так.
- А все это потому, что критерии поиска оставались прежними. Разве тебе самому это никогда не приходило в голову?
- Так ясно никогда. Тем не менее, я думаю, все это, намного сложнее, чем кажется. Впрочем, тебе и самому, наверно, известно насколько заповеди Христовы далеки от действительности, в особенности же от той, в которой довелось жить мне. Другими словами, реальность – штука жесткая и от нее не отгородится вот так, ртутной прослойкой. Хотя, идея, надо признать, далеко не из худших, опять же - отсутствие расовых различий, да и о возрасте можно судить, только задав вопрос напрямую - все лоснятся и блестят, будто новогодние елочные шары. Ах, что тут говорить!
- Понимаю.
- В остальном же, если не считать грехом это мое, практически вынужденное прелюбодеяние, то, если я и не был пай-мальчиком, то хотя бы примерным малым: не убивал, не крал и прочее. И, самое главное, никогда не считал себя достойным чего-то большего – грешок, насколько мне известно, из самых непростительных.
- Есть такие мнения.
- Напротив, всегда был доволен тем, что имею. Другими словами, жил подобно легендарному и бесстрашному Матто, человеку со слабым сердцем и железными нервами, что балансируя на канате на высоте шестидесяти метров, не ожидал от публики внизу ничего хорошего: ни признания таланта, ни восхищения отвагой и мужеством. Лишь скромную мелочь за труды.
- И правильно делал, Эрни.
- Старался, одним словом… Хотя, другие, при этом, надо признать, имели много больше, вовсе не рискуя жизнью, и тоже особо не страдали. Да только я никогда никому не завидовал, всегда помнил ту забавную притчу о «птицах-лентяях» и «лилиях-бездельниках», что не сеют, не жнут и не прядут.
- «… и отец ваш небесный питает их!»
- Итак, рай, да и только! Vide supra, ртутный брат мой. До сих пор не могу поверить, что все это происходит со мной на самом деле! Фантастика! Место, ради которого другие отказываются при жизни чуть ли не от всех земных радостей! Ни солнца, ни луны, ни дня, ни ночи. Город – чистое золото и улицы прозрачны как стекло. Теперь то я понимаю, о чем твердил в свое время брат Иоанн! В одном лишь он ошибался, не золото, а ртуть. Ну, конечно же, ртуть! Как это я сразу не догадался? Хотя погрешность в расчетах и незначительная.
- Интересная версия, но ртуть здесь, собственно, не при чем.
- А жаль. На мгновение мне показалось, что я близок к разгадке небесного храма. И, все-таки, непросто представить себе то, с чем придется теперь иметь дело остаток вечности. Рай… Надо же…
- Не так уж он и плох, Эрни, если разобраться. Тем более, что тебе и не придется пробыть здесь так уж долго. Ведь нет ничего вечного, как известно… Рюмочку Леграна?
- Эй, старик, да ты просто читаешь мои мысли, ей-богу! Превосходная идея! Как ты догадался? Это, и в правду, один из самых любимых мною при жизни напитков: Арманьяк "Барон Гастон Легран", с нотками засахаренных фруктов, персика, фиалки, ванили и цитрусовых, а также оттенками аромата подлеска... Если есть, конечно..
- Почему же нет? Есть все что угодно… Прошу!
- Во как! Лихо это у тебя получается! Ты, оказывается не только телепат, но и прирожденный фокусник – бутылка из одного рукава, бокал из другого. Любо-дорого посмотреть. Покорно благодарю... М-м-м… Отличный букет, не правда ли? "Барон Гастон Легран"…
- 1969-го.
- Подумать только! Год моего рождения! Никогда не пил арманьяк года своего рождения. Восхитительный, ни с чем не сравнимый вкус!
- Рад, что смог угодить тебе, Эрни!
- Спасибо, Иммануил. Слушай, я не знаю, как это у тебя получается, но твои учтивость и неподражаемая предупредительность настраивают меня на добрый лад. Единственное, что я не могу понять, где же все остальные?
- Тебя, что, не устраивает мое общество?
- Ну что ты, я вовсе не хотел тебя обидеть. Просто мне стало любопытно, есть ли в этом месте, кроме нас двоих, кто-нибудь еще?
- Конечно, есть.
- Есть?! Так, где же они? Такое впечатление, что все попрятались и мне водить.
- Так оно, собственно и есть, Эрни. В некотором роде, конечно.
- Ах, вот как?! Что ж, в таком случае, посмотрим, кого и как быстро мне удастся найти.
- Важно не это, Эрни, и даже не то, в какой последовательности. Следует помнить, что то, что тебя ожидает вовсе не похоже на традиционную игру "в прятки". Всех, кого ты здесь встретишь, ты уже видел раньше и возможно увидишь еще. Важно то, узнаешь ли ты их, а они тебя, а также сможешь ли ты простить их за все, что они сделали с тобой при жизни, а они, в свою очередь, тебя.
- Это действительно так важно?
- Да.
- Однако… Ну, что ж, тогда будем надеяться на лучшее. Что же мне еще остается делать?
- В этом, собственно, и заключается смысл твоего пребывания здесь, если хочешь.
- Если хочешь?! Ты, верно, смеешься надо мной? Хочу ли я этого, я еще не знаю. Да никто и не справлялся у меня, если честно, насчет моих желаний и предпочтений. Хотя, выбор невелик, как известно, либо здесь, либо там.
- Если серьезно, Эрни, то нет никакого "там". Да и никогда не было. Есть только "здесь".
- Ты хочешь сказать, что нет никакого Ада? Только Рай? Я правильно тебя понял?
- Нет, не совсем. Нет, собственно, и никакого Рая, если быть окончательно правдивым, Эрни.
- Но как же так, старик? Ты ведь сам приветствовал меня словами: "Добро пожаловать в Рай!" Разве не так? Ничего не понимаю.
- Так то оно так, да не совсем, Эрни. Видишь ли в чем дело, в момент твоего появления я просто вынужден был произнести именно те слова, на которые рассчитывает большинство из вас. Что я, собственно, и сделал. Прошу прощения, что умышленно ввел тебя в заблуждение, конечно. Но co временем, я так или иначе собирался пояснить, в чем заключается "путаница" ваших земных понятий относительно этого места.
- Так что же это за место, в таком случае?
- Дом. То есть, на самом деле, мое приветствие должно было бы звучать: "Добро пожаловать домой!"
- Дом?
- Именно. Это твой дом, Эрни. Как впрочем, и всех тех, кого тебе здесь еще предстоит увидеть. Все однажды покидают его, но всегда возвращаются. Постепенно ты начнешь вспоминать и в какой-то момент даже захочешь остаться здесь навсегда.
- Ну хорошо, а что же не так с Адом и Раем, в таком случае? Ведь именно на этом построено большинство наших земных заблуждений, насколько я теперь понимаю.
- Не тревожься, Эрни, постепенно ты поймешь, о чем я говорю, всему свое время. А у тебя этого времени будет более чем предостаточно, в этом ты можешь быть спокоен.
- Да я, собственно, никуда не спешу и абсолютно спокоен. Даже про ключи от машины забыл между делом. Единственное, чем больше я смотрю по сторонам, тем больше не могу избавиться от впечатления, что уже видел где-то раньше это место.
- Разумеется, Эрни. Так, где же ты мог видеть его раньше?
- Знаешь, удивительно напоминает репродукцию на стене в одном из гостиничных номеров Лос-Анджелеса, с девушкой, сидящей на берегу океана и смотрящей вдаль.
- Ты, верно, имеешь в виду номер Бартона Финка, начинающего драматурга из Нью-Йорка?
- Именно его, старик. А ты разбираешься в совеременном кинематографе! Как сейчас вижу эту даму, одиноко сидящую на песке в тени полосатого зонтика, в легком купальном костюме, с распущенными волосами. На заднем плане - ничего, кроме безоблачного неба и накатывающих волн. Вокруг ни души. Даже в море ни корабля, ни парусника или тривиальной лодки. Другими словами, абсолютная идиллия. Изображение неподвижно и безмолвно словно кадр из немого кино. Как если бы все, чем можно было успокоить истерзанные за прошедшую жизнь сердце и разгоряченный разум – лишь прохладная синева далекого горизонта, на которую можно смотреть вечно. Ровная, непрерывная линия между небом и землей, воображаемая и недостижимая как сама вечная мечта о чем-то лучшем, неземном. Вот что мне напоминает это место. Забавно, нет?
- Отчего же, Эрни? Вовсе нет. Вообще, справедливости ради надо сказать, что каждый из вас видит здесь что-то свое, подобно зрителю перед картиной в музее. Все зависит от того, под каким углом смотреть. Рай – это тот же музей и он полон таких вот картин, эта не единственная. Причем, мы вовсе не коллекционируем их, они приходят сами и занимают каждая свое место. Вот сегодня, к примеру, наш музей пополнился еще одним поступлением и это уже твой подарок. Более того, я должен сказать следующее: уже совсем в скором времени никому иному, как тебе, и предстоит работать с фрагментами создаваемой реальности, усовершенствуя и дополняя их с твоей, творческой точки зрения. Каждый из вас создает свою реальность как известно. Правда, у одних она получается уродливой и далеко не такой красивой, как того хотелось бы. Совсем другое дело ты, с видением художника, что в постоянном поиске "идеального" кадра... Может, еще Леграна?
- С удовольствием, бокал того же божественного эликсира в данный момент было бы неплохо. Странный, однако, у вас здесь арманьяк. От него, похоже, даже и не пьянеют. Или так только кажется? Слушай, а нельзя ли сразу заказать бутылочку, а то и две?
- Конечно можно!
- И вот еще что, ты не мог бы распорядиться насчет свирелей? Слышал я, что здесь такое практикуют. Танцы необязательны, но вот музыка бы мне не помешала. Есть в звуке этого инструмента что-то сакральное. Пусть сыграют что-нибудь пастушье, знаешь, без начала и конца, трансцендентальное и медленное как погружение в самого себя. Оставаясь при этом за кадром. Улавливаешь, о чем я? Нет необходимости видеть самих свирельщиков, доста-точно того, что их будет слышно. Распорядишься, а? Как? Надеюсь, это тоже в твоей власти? Шум прибоя – тоже, конечно, вещь, но…
- Нет проблем, сын мой, будут тебе и свирели за кадром, в исполнении свирельщиков Филадельфийского филармонического. Устроит?
- А как насчет Лондонской Филармонии?
- Лондонской? Можно и Лондонской.
- У тебя, что же, также как с вином, коллекция винила под рукой?
- Почему же винила? Обижаешь, в оригинале, разумеется. Мы не размениваемся на мелочи.
- Не сомневаюсь. Пусть исполнят для начала что-нибудь из репертуара Беллы Барток, а лучше Шнитке. Хотя, это все равно. Пусть играют, что хотят.
