Две недели я прожил у верблюдопаса.
Ел консервы, пока нам хватило запаса,
А потом перешел на болтушку мучную,
Но питаться, увы, приходилось вручную.
Нищета приводила меня в содроганье:
Ни куска полотна, только шкуры бараньи,
Ни стола, ни тарелки, ни нитки сученой,
Только черный чугунный казан закопченный.
Мой хозяин был старец, сухой и беззубый.
Мне внимая, сердечком он складывал губы
И выщипывал редкой бородки седины.
Пальцы были грязны, но изящны и длинны.
Он сказал мне с досадой, но с виду бесстрастно:
— Свысока на меня ты глядишь, а напрасно.
Я родился двенадцатым сыном зайсанга,
Я в Тибете бывал, доходил и до Ганга,
Если хочешь ты знать, то по тетке-меркитке
Из чингизовой мы происходим кибитки! —
Падежей избегая, чуждаясь глаголов,
Кое-как я спросил у потомка монголов:
— Отчего ж темнота, нищета и упадок? —
Он сказал: — То одна из нетрудных загадок.
Я отвечу тебе, как велит наш обычай,
Потускневшей в степи стародавнею притчей.
Был однажды великий Чингиз на ловитве,
Взял с собой он не только прославленных в битве,
Были те, кто и в книжной премудрости быстры,
По теперешним званьям большие министры.
Соизволил спросить побеждавший мечом:
— Наслаждение жизни, по-вашему, в чем?
Поклонился властителю Бен Джугутдин,
Из кавказских евреев был тот господин.
Свежий, стройный, курчавый, в камзоле атласном,
Он промолвил своим языком сладкогласным:
— Наслаждение жизни — в познании жизни,
А познание жизни — в желании жизни.
— Хорошо ты поешь, — отвечал Темучин, —
Только пенье твое не для слуха мужчин.
Ты что скажешь, — спросил побеждавший мечом, —
Наслаждение жизни, по-твоему, в чем?
Тут китаец оправил холеную косу
И ответил, как будто он рад был вопросу:
— Наслаждение жизни — в стремлении к смерти,
А стремление к смерти — презрение к смерти.
— Говоришь ты пустое! — воскликнул Чингиз. —
Ты что скажешь, бухарец? Омар, отзовись!
И ответил увидевший свет в бухаре
Знатный бек, — был он в золоте и в серебре:
— Наслаждение жизни — в покое и неге,
В беспокойной любви и в суровом набеге,
В том, чтоб на руку взять синецветную птицу
И охотиться в снежных горах на лисицу.
Молвил властный: — И этих я слов не приму.
Видно, слово сказать надо мне самому.
Только тот, кто страны переходит рубеж,
Подавляя свободу, отпор и мятеж,
Только тот, кто к победе ведет ненасытных,
Заставляя стенать и вопить беззащитных,
Тот, кто рубит ребенка, и птицу, и древо,
Тот, кто любит беременным вспарывать чрево,
Кто еще не родившихся режет ножом,
Разрушает настойчивый труд грабежом, —
Ненавистный чужбине и страшный отчизне,
Только тот познает наслаждение жизни!
… Солнце медленно гасло над степью ковыльной.
Мой хозяин добавил с усмешкой бессильной:
— Вот какой был порядок властителю сладок,
Потому-то пришло его племя в упадок.
1949
