Белой стеной поднимается дым и клубится,
Словно на гэта шажками идет по гайен.
Чу напевала, что клеток достойны красивые птицы,
А мы банкомат принимающий тысячи йен. Сломанной нингё с фарфоровой треснутой мордой
Шёлку кушетки отдался малыш Ямато’.
Чу говорила, что явится истинно гордым
тот, кто гордыню свою превращает в ничто.
Пар проникает в красную плеву гортани,
Опиум крутит под веки немое кино,
Белый журавль взлетает из огненной ткани
И покидает подол моего кимоно.
Ли разжимает мне зубы и входит катаной,
Тёплые слюни текут по рябому сукну.
Чу говорила, что слово не весит и грамма,
Если оно не меняет саму тишину.
По моим бёдрам ручьём растекается са’ке
Правая кисть проникает в сочащийся плод
Ли разрывает во мне словно я Нагасаки
Вязкая липкая кашица лезет мне в рот.
Я ощущаю губами толчки Фукусимы
Крепко намотан на руку питон из волос
Выйдя из плена, последние капли прилива
Слижет язык как покинувший заводь лосось.
Ноздри пускают туманы варенного мака,
Соки струятся по белому рису кожи.
Чу говорила, что жизнь это вечная драка,
Где победителя нет и случиться не может.
Желтый татами качается мерно и пьяно
С сыном Иоши приходит старик Кэзуми’
Я открываю колени как порт Ёкогама
И запускаю в себя глубоко корабли.
Шлюзы заполнены, доки заходят в причалы
Руки мелькают, время лицо подставлять.
Я никогда и ни с кем не кончала
Так разговор, чтобы снова хотелось начать.
В прутьях плутая, острую сладкую оду
Сложно из горла достать соловью..
Чу утверждала, что жизни важнее свобода
И задыхалась под тяжестью потного Рю.
