Медленный танец

С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем

мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица,

обнимающая детеныша.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда

внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка

подташнивает; в пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той

сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку,

фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не

сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду

полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже

больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание;

тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.

Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним,

«вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти

красивая. Только безнадежная.

Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой

бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала.

Перестиховала.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как

прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то

выкидыш, я уж думала – все, не выношу, несудьба. Зачинаю – а через месяц

проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот

тут, гляди, — родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо,

обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим

виноватой нежностью старшеклассника.

Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и

чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в

объятиях, уезжая.

И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою

Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет

маяться отчего-то.