Вам где-то по тридцать, тебе с хвостиком, ей – без хвостика.
Вы вместе два года и уже плохо помните, как были порознь,
но последние пару месяцев - она все больше по парикмахерским,
да и ты норовишь возвращаться так, чтобы поменьше сталкиваться.
И как-то случилось, что она перестала спать у тебя на плече,
а ты от этого стал все чаще помнить, что у тебя всего-то рюкзак вещей,
что пройти и собрать их по комнатам займет не более чем минут двадцать,
еще минуту - кинуть ключи на зеркало, выйти и больше не появляться.
На то полигамность, чтобы двадцать минут и два года были сопоставимы,
чтобы рано или поздно наступал этот чертов момент, когда как ни выпендрись - все мимо.
Даже если вы оба ангелы, между вами появляется еще одно одеяло,
она обнимает его ногами и не просыпается, когда ты ложишься рядом.
А потом ты видишь ее на кухне, родную, в твоем халате и тапках,
подходишь обнять и вдруг понимаешь, что сегодня ее уже кто-то трахал:
вот так вот держал за волосы и драл, радостно и бесстыже,
и от этого у тебя мороз по коже такой, что кажется, сейчас закричишь, не выдержишь
и не выдерживаешь, конечно, орешь, что убьешь обоих,
что она, матьтвою-матьтвою, в душу тебе плюнула и все такое.
И вот тут и понимаешь, что быть нынешним - в разы хуже, чем бывшим.
Это из-за них потом вычеркивают подружек из записных книжек,
красятся, как ядерная война, татуируются, хлобучат прически,
что-то отчаянно покупают, начинают учить, например, японский,
звонят ему заполночь на городской, голой и пьяной, из ванны,
и если трубку берет жена, получается отличная фига в кармане.
А нынешний - вот он, мелкий буржуй – мелким буржуем.
И все-то пожары мировые уже без него раздуты,
а Джоли и Белуччи давно уже кем-то встречены,
потому он с тобой и редко трезвый в пятницу вечером.
Так проходят два года, двадцать минут и одна минута.
Ты - у ее подъезда, рюкзак у ног, она - на кухне заметает куски посуды.
Оба стараетесь думать, что найдете других, вроде как вон их сколько.
И трогаете безымянные пальцы, на которые так и не надели кольца.
