Утро. Рано. Около пяти.
Я на платформу выхожу устало.
На здании испариной кривится
Мой Петербург, моя столица!
Сознание кровь революций отметало.
Великий город! За приезд прости.
За что прошу рассветное прощенье?
За неожиданность не круглой даты
И век мой, опоздавший в рай.
Перешагну путей холодных край,
Приму болот засыпанных палаты,
Взгляну на океанов шелушенье.
Я знать не мог, что здесь петляют
По паутине львиных истуканов
Друзья пера, что светом мне дается.
Стоишь ты. Дождь твой льется.
Растрелли улыбается из кранов.
Опоры окон темнотой стреляют.
Поэты живы. И живет закон
Не признавать их до кончины.
Но не боюсь. Иду железом паровоза,
В земле растущем, как заноза;
Летящим, не срезая мертвечины,
Поставив день рождения на кон.
Шестнадцать лет. Окраина. Подъезды.
Из форточек табак. Не только мой.
И разговоры про нескладность разных тем.
Приснился отдых. Он ведь нужен всем,
Творящийся уставших век каймой.
Меня не замарают вычурные съезды.
Не так уж сильно изменилось все вокруг.
Я не был здесь, но узнаю другое,
Что мне окно подсказывает беспрестанно.
Вскричать бы что-нибудь a la «Асанна!»,
Но есть и более на свете дорогое,
Чем без стрелы в руке уставшей лук.
Писать продолжу. Только кофе стынет
И разговор не состоялся в магазине.
Но все пошло. Вернется все с приветом.
Прошу у Господа, чтоб не последним летом,
Помятым на разложенной резине.
Ну все... Потом получше что нахлынет.
Тот год остался не замечен,
Внедряя боль, познания о сущем,
Ломая старое спасение до стен.
Не выплывет из вязи Карфаген
С намереньем, ему присущим,
В котором камень основания — извечен.
Вернусь к нему еще не раз.
Он жив и помнит золотое тоже.
Ах, да! Я не представил виноватых.
Над склонами оазисов горбатых
Испепелен мой Рим. О, Боже!
Ужель собою ты сподобил нас?
Немного в сторону... И половина островов.
Пришествие второе позолочено углами.
Бесчисленная скорость не снимает арфу,
Ревущую, сменяющую Юлию на Марфу,
Гуляющих попеременно между нами
На фоне выпитых дворов.
Пока возьму немного из дали,
Где сон прошел под благородство
Несносных утренних часов.
У города далекого на нежности лесов
Не окунаю руки в пораженья скотство
И не срезаю яростью железа фонари.
На поступи метро и каменного свода
Иду понять, как вырваться навек.
И ложь забуду губ наветом.
Простым и скомканным приветом
Прощение на улицы, где снег
Почти погиб, накину на народа
Большие плечи, старостью хранимы.
Пуста под ними скорость настроенья.
Но крохотная жизнь поместится и там.
В другой проем доверено листам
Попадать, соскоблив терпенье,
Где по полям гуляют херувимы.
