Я не плакал, цепляясь за край полыньи.
Я не плакал, барахтаясь в крошеве льда.
Я пытался выплакивать слезы свои,
Но они не выплакивались никогда.
Где-то в самой глубокой моей глубине
Сохранялась печаль, словно в сейфе печать.
Это, видимо, сказано, не обо мне,
Что печальную лирику легче писать.
Никакого резона, по-моему, нет
Восклицать: «Сотоварищи! Душит тоска!»
Им хватает своих, нерифмованных бед,
И они без твоих обойдутся пока.
Знать о наших печалях другим ни к чему,
Ибо древняя истина все же права:
От сознанья, что больно не только ему,
У читателя вряд ли пройдет голова.
Вы не думайте, братцы, что мне никогда
Не случалось руками лицо закрывать,
Задыхаться от боли, сгорать со стыда,
Под дождем застывать, по ночам тосковать,
Что ни разу, о други, не прятал я слез,
Невеселую нашу планету кляня,
Что обиды свои я безропотно снес
И что в жизни ногами не били меня.
Ах, бывало, — не все ж в эмпиреях парить!
Так к земле пригибало, что кости хрустят.
Только я не умею о том говорить,
Да навряд ли и слушать меня захотят.
И ответом моей беспричинной тоске,
Зарекнув непонятной тревоги тщету,
Первоклассник стоит на высокой доске
И по луже катается, как на плоту.
