И навсегда глубокий, бесконечный, как сон во сне, как взгляд из-за угла. Вращается и падает юла.
И тонкий, прерывающийся, млечный, не белый, но практически.
Войска заходят в город. В городе так тихо, что слышно всё, и командир их лихо заламывает ус. Дрожит рука его на чуть потëртой портупее.
Но я сказать хотела о другом.
Как пуст и холоден бывает дом, как в доме том ножи лежат, тупея, и как тупеют люди без ножа, и как они ночами спят в подушку, ненужные, потерянные, - душно, мне душно здесь и некуда бежать.
И порванный, забытый, разобщённый наш круг и наши руки поутру.
Наверное, я всё-таки умру. Наверное. Бывает.
Город чёрный, и чёрное встает внутри меня, по проводам сбивается в охапку и вон.
(Вчера еще носила шапку, сегодня чуть теплее.)
И на днях мне подарили камень, и монету, и ягоду из дальних южных стран, а я лежу, и тру собой диван, и на себя накладываю вето и ветошь.
И кругом такая тишь, что командир в потëртой портупее становится и чëтче, и острее. И город просыпается, но лишь на тонкое мгновение. И в бой, выходит, никому уже не надо.
И утром за окном моим громада, и млечный путь над верхнею губой.
