Стесненного грудой теней прохожего
Тащат на площадь, тащат на площадь.
Его обессиленные губы бормочут,
Бормочут: - Спасибо, спасибо,
Спасибо, что вы все в этот день пришли сюда,
Когда тысяча гаек, шурупов, пружинок, notebook-ов,
Стеклянных стен и медных центов, чуть бледных,
Скрывающих, под ржавой надеждой, взгляд на потолок,
Который сейчас упадет,
Устраивают сабантуй своей победы,
Разливая по стаканам прозрачную жалость к самим себе,
Смеющихся над собственным отражением в зеркальной толпе.
И я вижу эти лохмотья, что вы называете флагами.
В ваших глазах плачет одинокий ребенок
С рождения обреченный на смерть.
"Он обессиленный, зажатый со всех сторон,
А она поток расплавленной стали, переливаясь, она вызывает ужас – сыплются искры..."
-… здесь есть всё
и ваши неуклюжие толстые пальцы,
и эти ангелоподобные создания,
сжигающие лучшие мотивы воздержавшихся монахов,
и правда весело танцует на мостовой,
срывая с себя одежды,
как листовки (с призывом на воскрешение) с дверей морга.
Все уставились на ее обнаженное тело,
Лица вспотели,
А шелк начал прилипать к животу,
К груди,
По подбородку целеустремленно бежит слюна,
Сметая всё на своем пути.
Тихо…
Они смотрят. Тихо…
Кто-то с презрением…
Кто-то с восхищением.
Многие, увидев зеркало (тихо) просят,
Умоляют: - Возьмите правду, недорого!
Она будет светом,
Она будет вашей надеждой в конце пути!
"Она бежит, запрокинув голову, по проводам, по трубам."
- Вот! Только что на ваших глазах случилось нечто
И это нечто задушило себя своими собственными руками,
И это не конец,
Скорее начало,
Это лишь вспышка яркого ослепительного света,
Это призыв,
Это вера в нас!
О, великие и благородные тени рождественских пьяных оргий,
Когда последний приступ вселенской скорби был позади,
Она обернулась и прошептала:
