В моей серой квартире, состоящей из гладкого и шершавого,
Я живу, как мне говорили, лет двадцать пять, без малого.
День начинается там не с утра, а как я разбужу себя и кровать сонную.
Как ни пытайся не сыщешь угла, они все у нее скругленные,
Но я сшибаю и их ненароком, ведь не умею летать на Пегасе.
Вот почему в ней от срока до срока свет никто никогда не гасит.
Квартира порою идет вверх дном, мне зачастую кажется.
Но, когда ко мне голос стучится в дом, все несомненно налаживается.
Он мягкий на ощупь, гладкий (почти атлас), как лысина бритого мужчины.
Я слышал «тук -тук» его много раз, но до сих пор улыбаюсь ему без причины.
Считаю до двери пятнадцать шагов, потом поворот направо,
Рукой натыкаюсь на двери засов. «Кто там?» -говорю лукаво.
А он мне в ответ : «это я». Будто скажет сейчас, что Печкин.
Обнимаю его, совсем не тая, что с ним как -то становится легче.
Я люблю его трогать и проверять, какой он сегодня на ощупь.
Он биться готов с не погодой, взяв шпагу за рукоять, в то время как я доморощен.
То залетает горячий и еле одетый, то путает в волосах своих капли -бусины.
Он обожает давать мне советы , чтобы с меня все стекало как вода с гуся.
Голос учит меня не быть вольным, обдумывать все заранее,
Что красный цвет- это больно и это течет из чего – то совсем израненного,
Что синий цвет- это небо и это воды морей дальних и океанов,
(Только пью я бесцветными их свободно налитыми в кружки или стаканы.
Странно ...)
Что жёлтый цвет- это солнце (достать нелегко), это ребристый асфальт возле зебры,
Что белый цвет разливается молоком, как масло полотен, что рисовал Рембрандт,
Что я когда-нибудь, поздно или рано, как он напишу свои автопортреты.
Голос врёт мне о многих вещах неустанно, но я прощаю его за это.
Помню учил меня буквам странным, состоящим из выбоин и вмятин.
Говорил своим мецо сопрано, чтобы запомнил я их тщательно.
Неужели зря выдумывал Брайль Луи алфавит для меня за дорма?
Его я стараньями за двоих щупал, да простят меня, то Булгакова , то Дюма.
Помню, что голос водил меня по улицам, в глухой обращаясь шум,
Который то глушится, то жмурится, пока он кирпичный из стен костюм
Не натянет, как после душа. Эффект водных процедур почти бессилен
В споре с больничным запахом, лезущим в уши, в нос проникающим аптечной пылью.
Заводят меня в кабинет, за аппарат усадят, смотрят в меня пристально.
Ты горько обнимешь меня сзади… Заплачешь, узнав ту же самую истину,
Набившую в сотый раз оскомину. Спросишь меня, почему пуля -дура и отчего все так ?
А я отвечу голосом соломенным и хмурым, что это скорее стрелок -дурак.
Небо цокает по очерствелым крышам, ни на миг не сбивая такта.
Голос спросит, нарушив затишье, что ночью снилось? А я и не знаю как это.
Вот бы я был немного другим, и мир перестал бы быть серым и раздетым.
Тогда бы я был сам себе кумир, со знанием любого цвета.
И меркантильным стал бы тогда и начал другим завистничать,
Но на ощупь не отличишь -вот беда сотню от пятитысячной.
Тогда разучусь я ощупывать голоса, приму это невозможным,
И стану песчинкой города, угасать буду, сделаюсь осторожным,
В моей квартире начну выключать свет, чтоб не мотал понапрасну счётчик,
Ко мне приходить по будильнику будет рассвет, и к двери идти станет проще.
А знаешь, ведь солнце -то будит нас одно, его образ для всех был придуман.
Неважно, что ты видишь волны морской стеной, а я вижу их же шумом.
Весь мир для меня лишь макушка от льдин, та малая часть, что торчит над водою .
Но рад я, что знаю его таким, хотя-бы таким, не скрою.
Так что если не видишь выход, то помни одно,
Просто закрой глаза и немного побудь мной.
