Непыльная ррработа
На небе только и разговоров, что о море...
х/ф «Достучаться до небес»
Теперь тут всегда тесно, как в бочке с маринованными русалками.
А у самой сцены и вовсе «серебряник не уронить».
– Тише, падшие! – рявкает бармен, не отвлекаясь от заказов,
и разливает в причудливые формы закалённого стекла
ледяную водку, ключевую воду, старое вино, парное молоко, молодую кровь...
поджигает сахарный кристалл над рюмкой ведьмацкого абсента,
нарезает прозрачными лунными дольками лайм:
– Осторожнее, месье, не подавитесь пьяной феей,
их крылышки так нежны, что вмиг располосуют глотку –
заживать потом будет пару с гаком вечностей...
И снова – громко, как иерихонская труба, или
второй звонок провинциального театра:
– Тише, падшие! – приглушая масляный лампадный свет.
В сгущённой тьме так очевиден хищный блеск голодных взглядов.
Здесь только и разговоров, что о земле...
и – вдруг – эта певичка из рода человеческого –
такая живая... тёплая... и улыбчивая...
Эта медовая плавностью движений
и мягкие линии хрупкого тела...
Этот замшевая хрипотца и перламутр обертонов
её – внезапно сильного – голоса...
Весь этот джаз...
– Как она, вообще, тут оказалась? –
спрашивает кто-то, попадая – не целясь – в мгновение тишины.
Бариста за стойкой напротив вскидывает голову,
но «лишь» для того, чтобы откинуть со лба своенравную седую чёлку,
и продолжает подкармливать огонь под жаровней,
наполненной идеально черным звёздным песком.
– Как... как... - ворчит бармен, лукаво щуря третий глаз
и натирая стойку из корня Иггдрасиля, -
просто подписала контракт.
Other author posts
Встреча
Ты говоришь: – Вновь увидимся на Самайн. Я соглашаюсь, ведь спорить с тобой – нет мочи. Так повелось у нас: всё, что любимый хочет,
Herbаrium
Шалой Осени травы последнее отдают: нежность горечи – ландыш, отчаянность – аконит. – Я возьму себе душу – измученную – твою. Не спрошу – не ответишь ведь – как... от чего болит.
на счастье
Ранней весной родилась – и назвали Мартой. Бабка гадала... выпала на пол карта – страшная карта... бабка не показала, ниткой червовой запястья мне обвязала,
Запретить себе имя твоё
Запретить себе имя твоё. Позабыть слова. Принимать, как лекарство, молчание – горькой дозой. Беспокойство бессонит... и, верно, сведёт с ума, Подменяя стихи бытовой неизменной прозой.