Бьёт жара кувалдой в темя.
Двое стражников от кельи
старика
волокут — на свет из тени,
на звенящий, жгучий, белый.
И рука
от локтя висит, качаясь
вверх, и вниз, и влево-вправо:
чертит крест.
Был Климент, а стал мощами.
Полдень. Пекло накрывает.
Здешних мест
нет страшнее в Цесарии:
императору Траяну
не перечь.
Отречёшься, говорили,
или каторга. Не станут
плетью сечь:
без еды изнемогая,
будешь ты ломать руками,
точно хлеб,
ноздреватый серый камень.
Невесома плоть нагая.
Слаб и слеп,
он плывёт над белой пылью,
ни следа не оставляя,
словно дух
бестелесный — обессилен.
Тащат, но до корабля ли?
Смотрят. Ждут.
Стражник справа, с бычьей шеей,
так космат и так огромен:
голос — рык —
заглушил не речь, а шелест
узников каменоломен.
Две дыры —
их глаза в сухих глазницах.
Их запёкшиеся губы —
чернота
на белёсых пыльных лицах.
Слева стражник хоть и грубый,
не чета
зверовидному собрату
в медном шлеме, в драной робе.
Ты, Климент,
между стражников распятый,
рукоположён Петром был.
Что вам смерть?
Звон в ушах всё громче — бооооольно!
Понт Эвксинский морщат волны,
плещут в борт.
В море бронзой колокольной
диск горящий, диск багровый
блик кладёт.
Камень привязав за плечи,
тело с грузом в воду скинут.
Унесён
ветром звук надмирной речи
“…на земле что свяжешь …и на
камне сём…”
Демон-стражник сплюнет — канул.
Из груди исходит воздух:
букв “о”
пузырьки цепочкой… гроздью…
В глубине пятно да камень.
Никого.
Семь веков единым мигом
минут.
Миру явят мощи:
жди чудес.
Константин выходит с книгой
на таврическую площадь.
Херсонес
византийский, христианский,
в алтаре вином и хлебом
причасти
краснобая-иностранца.
Здесь под звон, плывущий в небо,
он в горсти
сжал исчерканный пергамент:
руны праславянской речи
или смесь
их с другими языками,
с македонским или грече-
ским, бог весть.
АЗ ЕСМЬ
