прольют дожди,
нахлынет грусть,
потом куда-нибудь уйдёт,
и ты уйдёшь,
и я уйду,
и все уйдём мы от неё.
и от меня,
и от тебя,
пойдём мы друг от друга прочь,
нахлынет ночь,
нас не вернуть,
мы подеваемся куда-то,
и по отдельности уснём,
мы будем спать
под проливным дождём,
и всё обрушится однажды.
в руины превратится город,
и под обломками,
из пепла, грязи, пыли, и бетонных арматур,
забудем тех, кого когда-то мы любили,
и станем рыть себе тоннели,
барахтаясь почти в аду.
однажды станем рыть себе дорогу вверх,
а кто-то станет вниз,
отсеется ненужный элемент,
и мы останемся вдвоём.
мы вынырнем из этого дерьма,
смеяться будем до упаду,
подпрыгивать, и хохотать,
от счастья, радости, и боли.
в конец отчаявшись,
ведь резко станет нечего терять,
мы обнажим свои большие, острые клыки,
и некрасивые улыбки,
что без стеснения друг другу,
рискнём в ту пору обнажить, и показать.
и всё в пыли, среди руин,
а мы обнявшись,
за руки обхватимся,
и будем танцевать,
предсмертный танец жизни.
а после мы сгорим,
и будем сожжены,
лучами ослепительного солнца,
что освятит наш падший вавилон,
оранжевым рассветом атомной весны,
или раскатом ядерного лета.
в конце концов,
погасится картинка,
кирпичиком мы сложимся с тобой,
как те руины, что лежат у наших ног.
серо, и тихо приравнявшись к ним,
два сердца перестанут биться,
но, среди пыли, превращаясь в пыль, и покрываясь пылью,
мы станем тихо лёжа вместе вспоминать,
как на обломках мы плясали вместе,
вцепившись в руки из последних сил,
как мы рассматривали наши лица,
и отражаясь в них, как зеркала,
в том адском пламени,
что освещало наш последний танец,
мы были живы, как в последний раз,
который стал и так последним.
клянусь, вовеки не забыть,
те безобразные широкие улыбки,
и одичавшие безумные глаза,
что заставляли нас гореть,
и жить в тот миг
на полную катушку.
глаза, которые горели,
клыки, которые сверкали,
те лица, что друг друга жгли огнём
и обострённым вкусом жизни
