Как будто бы седеющий монарх
К окну поднес свечу, перекрестился.
Душой давя напутствий легкий страх,
Скорбя о прожитом — приободрился,
Свечу поднял к глазам, вмещая ночь
Что за окном уставшим биться сердцем.
И проклиная свою немощную мочь,
Вошел в луну исполненным лицом;
На нем морщины рыли борозды,
В черты повъелась сладость пытки,
С которой он вершил свои труды,
Игрою будучи лихой попытки
Поднять на пьедестал законы блага,
Но вера ли людей той прыти помочь?
И на столе его покоится бумага:
Ее бы лучше не читая сжечь...
На той бумаге вязью пьяной литер
Написан приговор для бунтаря.
Монарх лицо рукою сухо вытер.
Подумал: эта ночь к бумаге зря;
Поскольку у окна вся тяжесть весен,
Прошедших шелестом страничных дум.
И в думе страх судьбы особенно не ясен,
Опасен он и не внимает шум
Там за окном ветров скользящих в пропасть,
И измеряющих аж небом суету...
Людей как пыли; жизнь как в горле кость.
А он для блага уважает красоту.
Он чтит и небеса и формы статуй,
Что в саду летнем у входов стоят.
Он чтит и первый тайный поцелуй.
И помнит журавлей, что в рай летят.
Он помнит все. Но в ночь светя свечою,
Прислушался как будто к стуку сердца:
Нет, не стучит. И пробужден зарею,
Отнял свечу от мертвого лица,
Которое неясной маской скрытой боли
Терпело от окна причуды тьмы.
Но вот рассвет... и надо думать что ли
С бумагой делать что, и видим мы,
Как медленно он развернулся в залу,
К столу пошел несмело будто шагом,
В котором под подошвой мнет золу...
Всех своих мыслей. И с известным богом
На чуть промедливших устах поджатых
Коснулся края он стола; поднял главу
До потолка, что пропадал во тьме.
Сейчас еще он вспомнил сонм святых;
Сейчас еще он проклял за одно судьбу.
Сейчас он одинок в безликой кутерьме
Не знающих покоя вялых мыслей, гнилицы.
Монарх и праведный отец. Седой провидец.
Коснулись пальцы золотой чернильницы.
Перо подняли трепетно и нежно. Твердо.
Когда же умер в нем заботливый отец,
Дитя что на руки берет и поднимает бодро
Еще над светлой головой власами русой.
И памятью своей застенчиво безусой
Он обмакнул перо в чернила, сжал плотнее
Кончик... и след оставил на бумаге — злее
Становясь от завитков чудесных сей печати.
Теперь свободен от нападок знати.
Теперь покоен.
Тверд скалой, что в небо унесла свой пик и выси
Там в облаках сокроют его печаль.
Не раб судьбы своей; не опозорен.
Лишь сына почему-то [...] жаль.
