Дугой нахмуренная бровь;
Как смоль вихристый, крупный волос;
Понурый взгляд, неясный голос…
Он не шутлив, и не суров,
И не задумчив; но игривость
Ему совсем незнакома:
В душе он носит горделивость,
И на челе печать ума…
И в мире ой дикарь пустыни,
Не любит наших мелких нужд,
Всего утешного он чужд;
Дрожит при имени святыни;
Он в обществах учтивый гость,
Но тверд и холоден, как камень;
Под языком таится злость;
В очах порою вспыхнет пламень;
Но этот пламень — не любовь!
Он холодно глядит на кровь,
И на кладбище, и на трупы…
Перед его умом все глупы…
Вошел, взглянул — и всё насквозь,
Глядит — глаза, порою, врознь…
Глядит — и видит все изгибы
Души, и мыслей, и сердец!
Рыбак не сторожит так рыбы,
Как он, недремлющий ловец,
Подстерегает взгляд и слово…
Он души смертных прочитал,
Постиг земные заблужденья,
И, чуждый к слабым сожаленья,
Он, гордый, сам себе сказал:
«Они мои!.. Слепые дети!
Я ваши жребии держу:
Нужна ли хитрость? — кину сети;
Потребна сила? — я свяжу…
Я всё, обдумав, начинаю,
И терпеливо я люблю;
Кто б ни был он — остановлю
Единым словом: я всё знаю».
И знают, мнится, все его,
И нехотя при нем таятся,
И гостя скромного боятся,
Не зная сами отчего…
Он тих и никого не тронет,
Он словом не обидит вас,
Но мать дитя свое хоронит
От зорких нечестивца глаз…
1826
