Дорогая Гермина!
Конечно, я твёрдо знаю,
что останусь до самых последних минут глупцом –
что скрывать?
Потому и к попутным ветрам всегда я
поворачиваюсь огрубевшим за век лицом.
Потому и лицо, как нелепый закон, сурово,
оттого и на сердце ложатся крестом стежки,
и печальны глаза, и свисают под ними снова
одноместные спальные чуть с синевой мешки.
В них – спиртное и боль…
И, клянусь, что надрал бы уши
я тому, кто придумал всё в мире паскудно так,
что в Москве заводные куранты не бьют баклуши
и всё чаще и чаще горчит грешных дел табак;
что приходится (о, времена!) быть, как все, беспечным,
в роковые минуты, когда не одна беда
надвигается гулкими рельсами с каждым встречным
пролетающим скорым.
И зря, может быть, тогда
не закончив игру, второпях я бегу за мелом,
и рисую круги, ограждая пи эр квадрат?
Что с того, что ружьё в первом акте всегда висело,
я по новой расставлю фигуры.
Мечтой богат,
я без смеха живу…
А во всём виноват великий
композитор, что в руки вложил злополучный нож!
В зеркалах отражается волк…
беспощадный...
дикий…
видит бог, не хотел я…
не знаю – простишь?..
поймёшь?..
