По старости времен, на год пеняя,
Свалились мысли, словно гроздья.
Но лишь неделя совершает путь
Туда, где мост изгибом камня в грудь
Торопит начертить... И гвоздь я
Теряю, памяти укор вверяя.
Осколков много. Руны и узоры.
И три в одном от тысячи по лету...
А многое — во тьме, что не открыть.
Не позволяю то себе забыть;
Но не дарю того по свету.
Да будут мной повержены те споры!
От фото юга временно скрываясь,
Когда душа еще искала в глине мед,
До черт и резов под землей среды
К латыни огородами пробились мы.
На испытании веков ломался лед...
Но, пирогами славно вдохновляясь,
Тянулись руки камни разукрасить.
По ровной глади пресного подворья
Все в записи уразумев, отбыл.
На третью часть от века не забыл
То лето, что вдали жило от горя
И ныне в пальце жаждет власти.
Но напишу ли зелень, ставшую листвой?
Сорву ли срок отсюда отлучиться?
Когда уж дожидаться от роптанья
Оставить здесь уроки отживанья
От мерзости бездарности учиться...
Кто видит, что пока живой
Картине поля отдаю спокойно
Свои ручьи из еров и попроще?
Все ляжет белизной подтертых литер.
И где тот пресловутый родом Питер?
Где сказки в Гривно и на роще?
Кто врать способен так достойно?
Но сложим голос в половине шага
От резвости гулять по проводам,
Пугая птиц за их стремленье быть.
Нет нот, что мне помогут выть;
Отпущены Востока завитушки городам.
Не чищена ворованная шпага.
То взять и зеленью пристроить
К весенней тяге поменять на броде ноль
Оставшихся в деталях половин.
Приняв весь гром сверкающих лавин,
Вернуться в дом в конце позволь,
Мой город, отказавшийся настроить
Мне день до дня иного по перилам,
По тишине босых вояжей...
Когда вернусь? В чем камень cor'а?
Меня на уровне обыденного сора
Попрятали по обитаемости пляжей
И верить заставляют, что сие — красиво.
Но это — ложь! Вводя до сердца сталь,
Желают подытожить то, что незнакомо
И радоваться, высунув язык.
Но здесь потерян нужный клык;
Здесь стало все громоздким комом...
Здесь — Папуа, а не Версаль!
И только так! Забыты лица жизни новой.
Но чувства просто сгорблены и ждут,
Что все расставится по стае.
Из праха ежечасно вырастали
Чужие мысли, строя свой маршрут,
Судьбу назначив быть здоровой.
Касается уж лето новой лжи;
Раскрыты карты, где один
Хожу и строю из песка хоромы.
На врат остатки вмиг надев короны,
Прощает все коленный херувим.
Но жизнь прошла. Одна. Свяжи
Ты с ней протоптанную ношу,
Живых творений называя по глазам.
Отговорило все. Терзаться должно.
Пока еще пожить возможно,
Да сколько весен липнут к полосам,
Которых вовремя я брошу?
На берегу читать промокшие потери,
Скучая по чему-то с синеглазой...
Ни то, ни это не дано.
Где существует хлада дно?
Как попрощаться мне с заразой,
Что белокаменной зовется? Сере
Не хватит ли садиться в воздух жестко?
Один хлопок! И адрес позабыт!
Когда? Потрачен слез задел.
Я жить в домашнем не успел.
И, вроде, жив. И, вроде, сыт.
Но не того хочу подмостка!
Хоть Раем назови болотное сеченье
В кирпич и сон, ходящий по ночам.
Не то! Бессмертие в ином!
Там я, где нужный жизни дом;
Где закуток малым сычам
И небом за забором увлеченье.
Глава другое приносить имела
Густое право долгих, темных лет.
Но сто часов наколоты куреньем.
Все замерло. Невидимым терпеньем
Держу и то, что в это время дед
Нашелся бы во мне. Но не хотела...
Да и сейчас не хочет жизнь дарить
Ни то, ни это. Напишу
О том, что есть. Кому? Трамваю?
Где Аннушка? В Москве я умираю!
Как все: живу, курю, грешу.
Но кто здесь волен покорить
Вершину страсти по тому двору,
Вернуть раскладку у оконных масел?
Мне не досталось поколенья!
Я не давал обет смиренья!
И мыслями тот угол разукрасил...
Но все потеряно! Кору
Издать — пусть едет линзой на вагоне.
Не осудить я рвусь, а доживать,
Смотря на серую тропу.
У старых мастеров я взял стропу
Нерегулярность мятую листать
В столичном ***ом загоне!
