Над Новым Заветом склонился монах молодой,
Он полон святой, бесконечной отрады;
На древнем пергаменте с тихой зарей
Сливается отблеск лампады;
И тусклые, желтые грани стекла
В готических окнах денница зажгла.
Прочел он то место, где пишет в послании Павел:
«Как день перед Господом – тысячи лет!» —
И Новый Завет
В раздумье оставил
Смущенный монах, и, сомненьем объят,
Печальный идет он из кельи, не видит, не слышит,
Как утро в лицо ему дышит,
Как свеж монастырский запущенный сад.
Но вдруг, как из рая, послышалось чудное пенье
Какой-то неведомой птицы в росистых кустах —
И в сладких мечтах
Забыл он сомненье,
Забыл он себя и людей.
Он слушает жадно, не может наслушаться вволю,
Все дальше и дальше, по роще и полю
Идет он за ней.
Той песней вполне не успел он еще насладиться,
Когда уж заметил, что – поздно, что с темных небес
Вечерние росы упали на долы, на лес,
Пора в монастырь возвратиться.
Подходит он к саду, глядит – и не верит очам:
Не те уже башни, не те уже стены, и гуще
Деревьев зеленые кущи.
Стучится в ворота. «Кто там?» —
Привратник глядит на него изумленный.
Он видит – все чуждо и ново кругом,
Из братьев-монахов никто не знаком…
И в трапезу робко вступил он, смущенный.
«Откуда ты, странник?» – «Я брат ваш!» – «Тебя никогда
Никто здесь не видел»… Он годы свои называет —
Те юные годы умчались давно без следа…
Седая, как лунь, борода
На грудь упадает.
Тогда из-за трапезы встал
Игумен; толпа расступилась пред ним молчаливо,
Он кипу пергаментов пыльных достал из архива
И долго искал…
И в хронике древней они прочитали
О том, как однажды поутру весной
Пошел из обители в поле монах молодой…
Без вести пропал он, и больше его не видали…
С тех пор три столетья прошло…
Он слушал – и тенью печали
Покрылось чело.
«Увы! три столетья… о, птичка, певунья лесная!
Казалось – на миг, на один только миг
Забылся я, песне твоей сладкозвучной внимая —
Века пролетели минутой!» – и, очи смежая,
Промолвил он: «Вечность я понял!» – главою поник
И тихо скончался старик.
1889
