Мои глаза видали ни мало ни много,
Как в палатах усердствовали врачи над сломанными,
Отрывая с сердцем халат, не укатывая в морги,
Попробуй ресниц взмахом прослезиться. Не моргни.
Сразу потянутся интриги за халатность, закона розги,
От родни, что слёзно стерегли, кого явно не спасти,
И сильнее перемоют кости, чем зубы у дьявола в пасти,
Загнав в долги, а там глядишь, быстро спишут в утиль.
А прописные истины чрез уши залиты сажей,
И судьба-злодейка по народу бьёт как бладжер,
А заметка врач-человек, не робот, но да куда уж,
Взглядом окинь, у каждого второго стержень переломан,
От мыслей и жадности жизни внутри компрессионный.
И нет чтобы жажду утолить, более модно —,
Вывалить наспех всё, на стол, не сняв с уст быль,
Пока новый день не настал, озарив пустырь,
Ныть то ли иконам, то ли психологу, как пуст ты.
А по утру оскал, дабы не поняли, что ты всё упустил,
Таких сразу видно из дали,
Словно их одним томом издали,
Сами для себя потешные шуты.
Судьбе в усмешку или на растерзание,
И потерпевшие в пустом зале,
А под зарево в склепе стереть себя,
И жить заново, но занозы заносят,
Под кожу всё больше отрицания:
Пьянки, распутство, слёзы родителей.
А в памяти спутницы в одной из инея скатерти, или
Вниз по паутине спускаться с каторги, перескакивая,
С тем о путаницах в политике и заработанной плате,
Что же видели эти глаза в пятнах?
Как раскаиваясь в агонии верещали,
Господу молясь, врали беспощадно.
В спутанном сознании орали на площадках,
И в испуге прохожие вызывали врача?
Или как радовались, когда младенец закричал,
Требуя глаза матери и сердца очаг.
А после уйма лет труда и нескончаемая суета,
Которая повторит, улучшит или посрамит мать или отца,
И теперь в роговицах из-за увиденного блекнет кратер.
Что же всё таки опасней:
Жизнь или смерть решает каждый?
Одна рабыня судьбы, второй всё не важно,
И кем бы ни был ты, тебя испортит жажда.
