Осыпался мир, а душа прорастала мхом — сквозь болотную глушь не рвется чужая суть. На губах остывал последний печали стон, побежала по венам жижа, болота муть. Подменялось сознанье, растекался в зрачке злой рок — будут травы-ручьи сквозь певучую кость бежать. Среди кочек болотных иной обрела исток, раскрывались губы, клыки чтобы обнажать.
Осыпался мир, забывались его черты — сквозь болотную тину прорваться нельзя, нельзя. Восставала сквозь тени осокою острой ты, янтарем мертвым стали нынче твои глаза.
Осыпался…
Клочьями шла на груди душа, а из горла с воем лишь черной тоской вздохнуть. Восставала в болотах, брела утром не спеша, позабыла навечно свой прежний короткий путь.
Мхом и тиной,
остротой осоки и колдовством,
ты взошла и выросла, будто трава-камыш.
Позабыла, как слово жглось на груди огнем, не узнают тебя в новом теле родные лишь.
