Мы с братом Серёжей ложились спать.
Вдруг дверь растворилась, и вошёл папа, а следом за ним — большая красивая собака, белая с тёмно-коричневыми пятнами на боках.
Морда у неё тоже была коричневая; огромные уши свисали вниз.
— Папа, откуда?
Это наша будет?
Как её звать? — закричали мы, вскакивая с постелей и бросаясь к собаке.
Пёс, немного смущённый такой бурной встречей, всё же дружелюбно завилял хвостом и позволил себя погладить.
Он даже обнюхал мою руку и лизнул её мягким розовым языком.
— Вот и мы завели собаку, — сказал папа. — А теперь марш по кроватям!
А то придёт мама, увидит, что вы в одних рубашках бегаете, и задаст нам.
Мы залезли обратно в кровати, а папа уселся на стул.
— Джек, сядь, сядь здесь, — сказал он собаке, указывая на пол.
Джек сея рядом с папой и подал ему лапу.
— Здравствуй, — сказал папа, потряс лапу и снял её с колен, но Джек сейчас же подал её опять.
Так он «здоровался», наверное, раз десять подряд.
Папа делал вид, что сердится, — снимал лапу,
Джек подавал снова, а мы смеялись.
— Довольно, — сказал наконец папа. — Ложись.
Джек послушно улёгся у его ног и только искоса поглядывал на папу да слегка постукивал по полу хвостом.
Шерсть у Джека была короткая, блестящая, гладкая, а из-под неё проступали сильные мускулы.
Папа сказал, что это — охотничья собака, легавая.
С легавыми собаками можно охотиться только за дичью — за разными птицами, а на зайцев или лисиц нельзя.
— Вот придёт август, наступит время охоты, мы и пойдём с ним уток стрелять.
Ну, пора спать, а то уже поздно.
Папа окликнул пса и вышел с ним из комнаты.
На следующее утро мы встали рано, напились поскорее чаю и отправились гулять с Джеком.
Он весело бегал по высокой, густой траве, между кустами, вилял хвостом, ласкался к нам и вообще чувствовал себя на новом месте как дома.
Набегавшись вдоволь, мы решили идти играть в «охотников».
Джек тоже последовал за нами.
Мы сделали из обруча от бочки два лука, выстругали стрелы и пошли на «охоту».
Посреди сада из травы виднелся небольшой пенёк.
Издали он был очень похож на зайца.
По бокам у него торчали два сучка, будто уши.
Первым стрельнул в него Серёжа.
Стрела ударилась о пенёк, отскочила и упала в траву.
В тот же миг Джек бросился к стреле, схватил её в зубы и, виляя хвостом, принёс и подал нам.
Мы были этим очень довольны.
Пустили стрелу опять, и Джек снова принёс её.
С тех пор пёс каждый день принимал участие в нашей стрельбе и подавал нам стрелы.
Очень скоро мы узнали, что Джек подаёт не только стрелы, но и любую вещь, которую ему бросишь: палку, шапку, мячик… А иногда он притаскивал и такие вещи, о которых его вовсе никто не просил.
Например, побежит в дом и принесёт из передней калошу.
— Зачем ты её принёс — ведь сухо совсем!
Неси, неси назад! — смеялись мы.
Джек скачет вокруг, суёт в руки калошу и, видимо, вовсе не собирается нести её на место.
Приходилось относить самим.
Джек очень любил с нами ходить купаться.
Бывало, только начнём собираться, а он уж тут как тут — прыгает, вертится, будто торопит нас.
Речка в том месте, где мы купались, была у берега мелкая.
Мы с хохотом и визгом барахтались в воде, брызгались, гонялись друг за другом!
И Джек тоже залезал в воду, носился вместе с нами; если же ему кидали в речку палку — бросался за нею, плыл, потом брал в зубы и возвращался на берег.
Часто в порыве веселья он хватал что-нибудь из нашей одежды и пускался бежать, мы же гонялись за ним по лугу, стараясь отнять кепку или рубашку.
А один раз вот что случилось.
Купались мы на речке вместе с папой.
Папа плавал очень хорошо.
Он переплыл на другую сторону и стал звать к себе Джека.
Пёс в это время играл с нами.
Но, как только он услыхал папин голос, сразу насторожился, бросился в воду, потом неожиданно вернулся, схватил в зубы папину одежду, и не успели мы опомниться, как он уже плыл на ту сторону.
Следом за ним, раздуваясь, как большой белый пузырь, тащилась по воде рубашка, а брюки уже совсем намокли, скрылись под водой, и Джек едва их придерживал зубами за самый кончик.
Мы просто замерли на месте, боясь, что он упустит одежду и она утонет.
Однако Джек ничего не растерял и благополучно переплыл на другую сторону.
Пришлось папе плыть обратно, держа в руке одежду.
Просохнуть она, конечно, не успела, и, когда мы вернулись домой, мама, увидев папу, так и ахнула:
— Что случилось?
Почему ты в таком виде?
Ты что, в речку упал? — Но, узнав, в чём дело, потом долго смеялась вместе с нами.
К Джеку мы очень привыкли, не расставались с ним целые дни и всё мечтали о том, когда же настанет август и папа с Джеком пойдёт на охоту.
Папа обещал, что и нас тоже возьмёт с собой.
Каждое утро мы первым делом бежали к отрывному календарю, срывали старый листок и считали, сколько ещё листков осталось до августа.
Наконец остался один, последний.
В этот день папа, как только вернулся с работы и пообедал, многозначительно взглянул на нас и сказал:
— Ну-с, кто желает идти со мной готовиться к завтрашней охоте?
Конечно, повторять приглашение не пришлось.
Мы с Серёжей бросились со всех ног в кабинет и уселись возле письменного стола.
Папа достал из ящика все охотничьи припасы: порох, дробь, гильзы, пыжи — и начал набивать патроны.
Мы смотрели на эти приготовления затаив дыхание.
Наконец патроны были набиты и аккуратно вставлены в широкий пояс с узенькими кармашками для каждого патрона.
Такой пояс называется «патронташ».
Повесив патронташ на гвоздик, папа вынул из шкафа чехол и не торопясь достал оттуда самую интересную вещь — ружьё.
Оно было двуствольное, то есть с двумя стволами.
В каждый ствол вставлялся патрон, так что из такого ружья можно выстрелить два раза: сначала из одного ствола, а если промахнёшься, то, не перезаряжая, сейчас же и из другого.
Ружьё было очень красивое, с золотыми украшениями.
Мы осторожно потрогали его и даже попытались прицелиться, но оно оказалось слишком тяжёлым.
Когда папа набивал патроны,
Джек спокойно лежал в уголке на своём коврике.
Но как только он увидел ружьё — вскочил с места, начал скакать, прыгать около папы и всем своим видом показывал, что он сейчас же готов идти на охоту.
Потом, не зная, как ещё выразить свою радость, умчался в столовую, притащил с дивана подушку и так начал её трясти, что только пух полетел во все стороны.
— Что такое у вас творится? — удивилась мама, входя в кабинет.
Она отняла у Джека подушку и унесла на место.
На следующий день было воскресенье.
Мы встали пораньше, поскорее оделись и уже ни на шаг не отставали от папы.
А он, как нарочно, одевался и завтракал очень медленно.
Наконец папа собрался.
Он надел куртку, высокие сапоги, подпоясался патронташем и взял в руки ружьё.
Джек, всё время вертевшийся у него под ногами, пулей вылетел во двор и, радостно взвизгивая, начал носиться вокруг запряжённой лошади.
А потом со всего размаха вскочил на телегу и сел.
Папа и мы тоже взобрались на телегу и тронулись в путь.
— До свиданья, смотрите с пустыми руками не возвращайтесь! — смеясь, кричала нам вдогонку мама, стоя на крыльце.
Через десять минут мы уже выехали из нашего городка и покатили по гладкой просёлочной дороге, через поле, через лесок — туда, где ещё издали поблёскивала речка и виднелась обсаженная вётлами мельница.
От этой мельницы вверх по берегу реки густо росли камыши и тянулось широкое болото.
Там водились дикие утки, длинноносые болотные кулики бекасы — и другая дичь.
Приехав на мельницу, папа оставил лошадь, и мы отправились на болото.
Пока мы шли по дороге к болоту,
Джек держался рядом с папой и всё поглядывал на него, будто спрашивая, не пора ли бежать вперёд.
Наконец подошли к самому болоту.
Тут папа остановился, подтянул повыше сапоги, зарядил ружьё, закурил и тогда только скомандовал:
— Джек, вперёд!
Пёс, видимо, только этого и ждал.
Он бросился со всех ног в болото, так что брызги во все стороны полетели.
Отбежав шагов двадцать,
Джек приостановился и начал бегать то право, то влево, к чему-то принюхиваясь.
Он искал дичь.
Папа не спеша, громко шлёпая по воде сапогами, шёл за собакой.
А мы шли сзади, следом за папой.
Вдруг Джек заволновался, забегал быстрее, а потом сразу как-то весь вытянулся и медленно-медленно стал подвигаться вперёд.
Так он сделал несколько шагов и остановился.
Он стоял не двигаясь, как мёртвый, весь вытянувшись в струну.
Даже хвост вытянулся, и только кончик его от сильного напряжения мелко-мелко дрожал.
Папа быстро подошёл к собаке, приподнял ружьё и скомандовал:
— Вперёд!
Джек переступил шаг и опять остановился.
— Вперёд, вперёд! — ещё раз приказал папа.
Джек сделал ещё шаг, другой… Вдруг впереди него в камышах что-то зашумело, захлопало, оттуда вылетела большая дикая утка.
Папа вскинул ружьё, выстрелил.
Утка как-то сразу подалась вперёд, перевернулась в воздухе и тяжело шлёпнулась в воду.
А Джек всё стоял на месте, будто замер.
— Подай, подай её сюда! — весело крикнул ему папа.
Тут Джек сразу ожил.
Он бросился через болото прямо в речку и поплыл за уткой.
Вот она уже совсем рядом.
Джек раскрыл рот, чтобы схватить её.
Вдруг плеск воды — и утки нет!
Джек удивлённо оглянулся: куда же она делась?
— Нырнула!
Раненая, значит! — с досадой воскликнул папа. — Забьётся теперь в камыши, её и не найдёшь.
В это время утка вынырнула в нескольких шагах от Джека.
Пёс быстро поплыл к ней, но, как только он приблизился, утка вновь нырнула.
Так повторялось несколько раз.
Мы стояли в болоте, у самого края воды, и ничем не могли помочь Джеку.
Стрелять ещё раз в утку папа боялся, чтобы не застрелить случайно и Джека.
А тот никак не мог поймать на воде увёртливую птицу.
Зато он и не подпускал её к густым зарослям камышей, а отжимал всё дальше и дальше, на чистую воду.
Наконец утка вынырнула у самого носа Джека и сейчас же вновь скрылась под водой.
В тот же миг Джек тоже исчез.
Через секунду он опять показался на поверхности, держа во рту пойманную утку, и поплыл к берегу.
Мы бросились к нему, чтобы поскорее взять у него добычу.
Но Джек сердито покосился на нас, даже заворчал и, обежав кругом, подал утку папе прямо в руки.
— Молодец, молодец! — похвалил папа, беря у него дичь. — Посмотрите, ребята, как он осторожно её принёс — ни одного пёрышка не помял!
Мы подбежали к папе и стали осматривать утку.
Она была живая и даже почти не ранена.
Дробь только слегка зацепила ей крыло, оттого она и не смогла дальше лететь.
— Папа, можно взять её домой?
Пусть у нас живёт! — попросили мы.
— Ну что ж, берите.
Только несите поосторожней, чтобы она у вас не вырвалась.
Мы пошли дальше.
Джек лазил по болоту, искал дичь, а папа стрелял.
Но нам уже это было не так интересно.
Хотелось поскорее домой, чтобы устроить нашу пленницу.
Когда мы вернулись с охоты, то сейчас же принялись устраивать для неё помещение.
Мы отгородили в сарае уголок, поставили туда таз с водой и посадили утку.
Первые дни она дичилась.
Всё сидела, забившись в угол, почти ничего не ела и не купалась.
Но постепенно наша утка стала привыкать.
Она уже не бежала и не пряталась, когда мы входили в сарай, а, наоборот, даже шла к нам навстречу и охотно ела мочёный хлеб, который мы ей приносили.
Скоро утка стала совсем ручная.
Она ходила по двору вместе с домашними утками, никого не боялась и не дичилась.
Только одного Джека утка сразу невзлюбила, наверное, за то, что он гонялся за ней по болоту.
Когда Джек случайно проходил мимо, утка растопыривала перья, злобно шипела и всё старалась ущипнуть его за лапу или за хвост.
Но Джек не обращал на неё никакого внимания.
После того как она поселилась в сарае и ходила по двору вместе с домашними утками, для Джека она перестала быть дичью и потеряла всякий интерес.
Вообще домашней птицей Джек совсем не интересовался.
Зато на охоте искал дичь с большим увлечением.
Он мог по целым дням без устали в жару и в дождь рыскать по полю, отыскивая перепелов, или поздней осенью, в холод, лазить по болоту за утками и, казалось, никогда не уставал.
Джек был прекрасной охотничьей собакой.
Он прожил у нас очень долго, до глубокой старости.
Сперва с ним охотился отец, а потом мы с братом.
Когда Джек вовсе остарел и не мог разыскивать дичь, его сменила другая охотничья собака.
К тому времени Джек уже плохо видел и слышал, а его когда-то коричневая морда стала совсем седой.
Большую часть дня он спал, лёжа на солнышке, на своей подстилке или возле печки.
Оживлялся Джек, только когда мы собирались на охоту: надевали сапоги, охотничьи куртки, брали ружья.
Тут старый Джек приходил в волнение.
Он начинал бестолково суетиться и бегать, тоже, вероятно, как в былое время, собираясь на охоту.
Но его никто не брал.
— Дома, дома, старенький, оставайся! — ласково говорил ему папа и гладил его поседевшую голову.
Джек будто понимал, что ему говорят.
Он взглядывал на папу своими умными, выцветшими от старости глазами, вздыхал и уныло плёлся на свою подстилку к печке.
Мне было очень жаль старого пса, и я иногда всё-таки ходил с ним на охоту, но уже не для своего, а для его удовольствия.
Джек давно потерял чутьё и никакой дичи найти уже не мог.
Но зато он делал отличные стойки на всяких птичек, а когда птичка взлетала, стремглав бросался за нею, стараясь поймать.
Он делал стойки не только на птичек, а даже на бабочек, на стрекоз, на лягушек — вообще на всё живое, что ему попадалось на глаза.
Конечно, на такую «охоту» ружья я не брал.
Мы бродили до тех пор, пока Джек не уставал, и тогда возвращались домой — правда, без дичи, но зато очень довольные проведённым днём.
