Я не хочу быть законченным.
Не хочу быть довольным, счастливым, сытым.
Прекратите подсовывать мне заменители мысли в блестящих обертках.
На детских площадках колонии стекол битых и банки из-под коктейля «Отвертка»
всем безучастным ханжам, пустозвонам и моралистам
передают привет.
Что может быть хуже, чем иметь на любые вопросы готовый ответ,
произносимый менторским, не терпящим возражения тоном?
Я не хочу смотреть телевизор, глядеть на часы исподлобья,
читать свежие номера несвежих газет.
Мне побоку разница между «Андроидом» и «Айфоном».
Зачем выбирать из политиков – дураков на базаре,
если все знают, что на самом деле никакого выбора нет,
если интрига уже давным-давно ни для кого не секрет?
Но нельзя не похлопать:
такое шоу для страны заказали.
И в зрительном зале аншлаг, весь распродан билет.
Но мне неприятно скорбным тоном на кухнях,
чинно
в носу ковыряясь, обсуждать «почем нефть» и «что там у хохлов».
Слова, слова, кругом лишь слова без конца и причины -
мы захлебываемся, мы тонем в бездонных болотах слов!
И мне не нужны ваши полные снисходительного сочувствия ахи и охи:
«Бедняжка, за свои двадцать лет ничему так и не научился.
Не умеет жить».
Наблюдают с печальной ухмылкой седые бомжи,
как упрямо стучу кулаками в бетонные стены,
а с той стороны лишь звучат утомленные праздной скукой вздохи:
«Ничего, все это пройдет. Успокойся.
Дыши.
Ты просто запутался.
Ты все неправильно понял.
Вот, держи».
К ногам моим приземляется перевязанный оранжево-черной лентой
из «Макдональдса» жирный бумажный пакет.
Внутри нахожу я иконку, шприц, склянку с мутной жижей,
футболку с надписью «Путин - наш президент»,
бутылку водки, мокрые спички,
гашиш и прокуренное кадило,
дырявый презерватив,рекламку фильма для взрослых...
Да как вам не ясно! Я не хочу, чтобы оно проходило!
Мне дайте одним лишь глазком украдкой взглянуть на звезды!
Это все, что хорошего есть у меня,
у меня кроме этого ничего не осталось!
Все отняли,
все обесценили грязью рубля:
Куда ни плюнь,
куда ни глянь,
любая тропа – кривая петля,
вездесущий фаллос!
Мне и дня не прожить без огня.
Не смейте заключать меня в кандалы вылизанных до блеска костюмов, обрамленных галстука петлей.
Хоть раз соизвольте вынуть из атрофированных ушей тугие затычки, послушайте...
Вы слышите, твари!? Я тоже живой!
В моей груди тоже бьется сердце,
такое же, как у любого из вас!
У меня тоже есть мечты и надежды,
да послушайте же вы хоть раз!
Но нет.
Все без толку.
Не слышат.
Бесполезно драть глотку и сотрясать равнодушную пустоту.
Обида – мое второе имя.
На языке обманутых ожиданий горечь.
Я не помню уже, сколько лет нахожусь в этом полубезумном бреду.
Смыкают круг
застывшие на пластмассовых лицах улыбки.
Во рту спрятан фильтр – цензура и здесь на коне.
Мы все отвернемся и сделаем вид, что не видим,
как с каждым вдохом мы медленно вязнем в дерьме.
Всю свою жизнь я пытался играть по правилам,
честно, открыто,
никому не желая зла.
Не лез под ноги,
уступал место,
молчал в тряпку,
от которой расползалась по выцветшим улицам бензинная вонь.
Я пытался в ответ на сжатый кулак ладонь
раскрытую протянуть оловянным солдатам,
что глухими дворами безмолвно ведут меня на убой,
а над миром зловеще завис топором палача зря открытый атом...
Нет, не надо, не смейте! Пожалуйста, Время, постой!
Но ведь Жизнь и есть движение,
радость момента,
боль поражения,
триумф воли,
а не пирог, что придется на сотни вместо миллиардов кусков поделить,
не спектакль, в котором даются на выбор победителя и побежденного роли!
Чума начала двадцать первого века вовсе не черная смерть и даже не серая жизнь,
не ложь повсеместная, не страх и не пустой головы боли.
А лицемерие.
Равнодушие под маской участности.
Не слышен под прессом таблоидов и контекстной рекламы курганов
глас вопиющего в эту эпоху гласности.
Мы прячемся в рамках приличия-безразличия
от проблем и забот, голос совести глушим вином.
В больших городах, где безостановочно бал суета задает,
мыши в колесах порой забывают дышать в угаре дневном.
А ночью холодной
в неотопленных комнатах
жадно,
кутаясь в рваный плед и свесив до пола усохшие языки,
жгут свои сны
на тусклых кострах беспросветного «завтра».
Из ящика с синим экраном льется вкрадчивый шепот:
«Все в порядке.
Все хорошо.
Не заплывай за буйки».
А я все стою один
с транспарантом наивным на пустой площади.
Я знаю, что все усилия – в никуда, все попытки – зря.
Мне в спину вопьется плеть автоматной очереди,
и свидетель единственный – дерганый свет фонаря.
