I.
Ты поёшь о былом, том, что было подчас забыто,
ибо каждое слово — как брошенный в воду камень.
Прогоняй тишину, это рок твой и дар ad vitam —
расходиться по мыслям спасательными кругами,
быть лучом в темноте, указателем над дорогой,
тем, кто вытянет нас из болота
[из нас — болото].
Молча тонущих много.
Нас больше, чем просто "много",
и всегда остаётся там кто-то, не каждый, — сотый,
девяносто восьмой или, может быть, сто девятый, —
но за них так болит, что душа вся исходит воем.
Ты поёшь о драккарах, драконах и о солдатах,
о святых — и о тех, для кого ничего не свято.
Это кажется только, что сердце твоё немое.
II.
Бесконечная песня. Красивая — и пустая.
На плечах вместо куртки накидка из горностая,
за спиной не гитара, а мягкая спинка трона.
Возвели в Абсолют и воздвигли тебя кумиром.
Почему ты не рад? Ты отныне владеешь миром,
всем аккордам твоим жадно внемлющим и покорным.
Никому не нужна эта ваша "свобода слова", —
воспевай то, что скажут, по верхней черте земного.
Что за дело тебе до застрявших в болотной жиже?
Разве песня нужна им, и голос, её поющий?
Не смотри, ты не с ними, отныне ты — власть имущий,
правь же, пой же, возрадуйся, будь всех сильней и выше.
Утонувшим тебя всё равно не дано услышать.
III.
Сколько песен сыграл я — до мрака перед глазами.
Мы ведь сами себя поломали, мы сами, сами,
Боже, дай же мне мужества, — что мне ещё просить,
если я не умею всё это в себе носить —
столько яда и боли. А сколько ещё осталось?
Продирается стих сквозь апатию и усталость,
продирается песня сквозь сомкнутые уста.
Кем же стал я, о Господи, Господи, кем я стал...
Говоришь: не герой, и геройствовать — больно надо.
Сколько можно тянуть тех, кто только и может — падать?
Пальцы намертво вплавились в старый гитарный гриф.
Если хочешь сказать ещё что-то —
не говори.
