Воробей подпрыгнул от удивления, вспорхнул и отлетев на безопасное расстояние, снова принялся за тщательное изучение вымытого до блеска асфальта. Напугать, я его не напугал. Разве что помешал невольно его одиночеству.
Смахнув газетой невидимые пылинки с удобной лавочки, весьма предусмотрительно поставленной под солидным деревом с внушительной шевелюрой, я опустил свое почти сто килограммовое тело в её лоно. Лавочка выдержала. Даже не прогнулась. Несмотря на раннее утро, она была основательно прогрета, пробивающим сквозь листву, июльским солнцем. Оранжевые маленькие блики весело прыгали по сидению и спинке. Немного кружились, чуть качались.
Всему в этом мире было весело и счастливо. Вот и этому упрямому воробью тоже. Я отложил газету в сторону. Воробей показался интересным. Даже где-то знакомым. Так сильно он был похож, что в общем-то и не мудрено, на воробьев моей Родины. Такой далекой и недоступной сегодня.
«- Да, милый, здесь едой ты не разживешься. Это тебе не Россия!» Отгоняя от себя тягостные мысли наступившего дня с его липучими проблемами, я принялся наблюдать за маленьким серым соседом по скверу. Голодный, но при этом полный сил и уверенности в сегодняшнем дне, воробей скакал и поминутно куда-то тыкался своим миниатюрным клювиком.
«- Такой всегда найдет свой кусок хлеба», - подумалось мне. И не нужна ему никакая Родина. Где еда, там и Родина. Хотя я был не уверен, что он читал Довлатова, воробью можно было только позавидовать. Спать пристроиться,- делать нечего. Нужно только выбрать место по безопаснее, от всяких случайностей себя оградить. Мало ли, кто бродит вокруг? Щели разные, веточки потаенные, да чтобы повыше, чердачки, слуховые окна. – все подойдет. Благодать. Ни за квартиру платить, ни дырки сверлить в стенах для всякой дребедени.
Воробей будто споткнулся о мои мысли. Замер, резко вскинул голову. Его глазки несомненно смотрели в мою сторону. Маленькие бусинки, хитрые, почти недвижные. Непонятно какого цвета. Хотя непонятно, скорее всего, только для меня. Я, конечно, не дальтоник, но вот цвет глаз не разбираю напрочь. Даже свои, родные, - не определю. Хоть режь. Не говоря уже о глазах жены или дочери. Может голубые у них, у всех глаза?! Когда меня кто-нибудь спрашивает, какого цвета глаза у того-то и того-то, я всегда говорю «голубые».
Сам не знаю, почему. Может приятное хочу сказать. Кажется мне, что все хотят иметь голубые глаза.
Успокоившийся воробей придвинулся боком в моем направлении. Его несмышлёная головка склонилась вбок. Что-то его здесь интересовало? Но что? Не я же, в конце концов.
А, интересно, кем я кажусь для этого маленького шустрого летуна?! Горой? Частью стены? Деревом ходячим. Ведь думает же он что-то. Если бы не думал, не летал бы.
«- Ну ты, серафим двукрылый! По кому скучаешь? О чем заботишься?», - мой шепот заставил воробья снова насторожиться. Но улетать он не собирался. Видимо что-то все же находил в трещинках и ямочках заасфальтированной дорожки сквера. Забавно. Для меня поверхность добротно сделанной дороги казалась чуть ли не вылизанной. Немецкий «орднунг-порядок». Может и не с шампунем, но вымыто тщательно, на совесть. Или за страх. Второе правдоподобнее, если учесть, что мыли, привлеченные к уборке территории безработные, а скорее всего социально отягощенные.
Воробей не улетал, но и делиться найденным не собирался ни с кем. Непонятно было, брал он в расчет меня или нет, но клевал невидимые крошки быстро, суетливо, часто оглядываясь. Поминутно, то отлетая, то подлетая, совершал таким образом длинные прыжки. Помогал сам себе крыльями, разворачивался и снова углублялся в поиски хлеба своего насущного.
Не знаю, может и правда, все живут от Бога и для Бога. Но что воробей от Бога, - это точно. Сомнений быть не может, как и двух мнений. Кто же еще, если не воробей?!
Божья птичка. Потому и беспородная. И беспаспортная. Да и зачем ему паспорт, - лети куда хочу, когда хочу, с кем- тоже. И никто не остановит, строго не спросит: «- А, собственно, где ваши документы, херр?» Херр, в смысле товарищ? И не кому отвечать: «- Да нету у меня паспорта, не дали ваши «херры» из городской управы еще. Нету!»
Да, воробьем быть хорошо. Летит себе. Рот открыл пошире. Если повезет, вкусная мошка залетит, та-то вообще безмозглая. Еды навалом. Если не повезет, прилетит куда-нибудь, как вот в этот сквер, и будет клевать, пока не одуреет. Наестся и дальше. Живет одним днем, но для себя. Для собственного удовольствия и своей же пользы.
Интересно, кто из нас, из людей, превращается в воробьев после смерти, если, конечно, индусам верить. Самые безгрешные. Как награда, например, за непорочность, целомудрие и высокую нравственность.
Воробей опять бдительно замер. Маленькой мумией недвижно застыл посреди дорожки, будто высматривал опасность среди аккуратно подстриженной травы. Кошки видно не было. Да и не могло быть. Ей, чтобы по пластунски ползти, высокая трава нужна, неухоженная, природно произрастающая. Да и не видел я что-то немецких кошек с воробьями в зубах. Они и котлеты то не едят, мясом брезгуют. Только консервы. «Тише, тише! Кот консервы ест на крыше!» Рекламная пауза.
Отмер. Вспорхнул и снова сел. Челка на голове взъерошилась, но лапки уже сами засеменили по асфальту.
«- Не наелся еще, разбойник», - мне стало его жалко, несмотря на его близость к Богу. С полчаса уже долбится по дорожке. Так и дятлом не долго стать. А там и до сотрясения мозга недалече.
«Птичка-божия-не-знает-ни-заботы-ни-труда» усердно выклевывала немудренную добычу. Изредка чирикала. Напевала себе под клюв свою песенку. Снова взглянула на меня, или в мою сторону.
Мне снова показался знакомым этот птичий взгляд снизу вверх, может даже исподлобья.
Опять повеяло индусами. А как это, кто-нибудь из родственников моих или друзей, просто знакомых. За мои, почти сорок, смертей близко прошло порядком. Задело. Холодом задело. Небытием.
Бедный воробушек. Если и узнал меня, погрузневшего, требующего уже размеров „XXL“, то сказать все равно не может. Даже знак не подаст.
Я начал присматриваться внимательнее. Как профессиональный разведчик. Ничего! Лапки как лапки. По походке тоже не узнать. Лица вообще нет. Один клюв, армянский. Но армян среди знакомых и друзей моих никогда не было. Нет, не узнать мне никого в этой маленькой юркой птичке без национальности, без определенных занятий и места жительства. Летающий бомж. Я даже не знаю, как у них там с подругами. У воробьев. Жениться, это понятно, они не женятся, но как-то все равно встречаются, деток рожают, разлетаются. Или вместе живут. Да.... В орнитологии я, как в химии. Ничего не знаю, и вдобавок, ничего не помню.
Странности все же были с этим воробьем. Он настойчиво не улетал. Он, точно, хотел быть рядом. Или мне так хотелось. Желалось казаться.
Медленно, боясь потревожить увлечённую клёвом птицу, я поднялся с лавочки. Левое колено привычно хрустнуло. Почти без боли. Он не услышал, или не придал значения. Чирикал себе под нос и упоительно выклевывал.
«И ночью, и днем, хорошо быть воробьем».
Магазин, благо, был совсем рядом. Перебежав улицу в положенном месте, я нырнул в гастрономическое чрево. Чтобы не пугать продавщицу, солидную, дородную тетку в тонких «очёчках» на кончике носа, я купил две свежие булочки. Я тоже удивился бы, если кто-нибудь стал покупать одну булочку. Расплатился, дал ей, по её бюсту, один пфенниг на чай, и чуть не бегом назад. К воробью.
Застать бы. Только бы он меня дождался. Я уже был почти уверен в его способности мыслить. Пусть в прошлом. Но все же.
Воробей обретался почти там же. Много ближе к моей лавочке, на которой уже сидела молодая мамаша, мерно покачивая коляску с грудным ребеночком неопределенного пола. Второй её ребенок, - этот точно был мальчиком, бегал по траве и собирал многочисленные бесформенные каштаны.
Воробей был, как раз, сейчас посредине. Между мной и лавочкой. Я присмотрелся. Тот или не тот?! Господи! Воробьи как китайцы, - все на одно лицо. Хотя, говорят, что и европейцы для китайцев так же. Но нет, вроде тот же. Такая же взъерошенная головка, всё так же.
Старательно размельчив булочку, я посыпал крупными крошками дорожку. Воробей издалека, наблюдал. Нет, нет. Он точно все понимает.
Я не жадничал. Второй булочкой я еще обильнее накрошил вокруг себя. Воробей не трогался с места.
- Ну и не надо. Моё дело предложить. Уйду, все равно съешь. Что не съешь, - спрячешь, - я старательно разгреб посеянное на асфальте, поймав при этом удивленный взгляд молодой мамы о двух детишках.
Да! На идиота мне даже смахивать не приходилось. Один к одному! Ну и ладно.
Я отошел на пару шагов назад, еще раз взглянул на ставшего за какой-то час совсем родным, воробья. Почти бессознательно подмигнул, и развернувшись, пошел в сторону дома. В спину давил уже точно ошарашенный взгляд мамаши. А может даже и чада из коляски.
До самого поворота.
2000, июль – 2019, февраль, Трир.
