Ещё сверкал твой зоркий глаз,
и разрывалась грудь на части,
но вот над нами Сладострастье
прокаркало в последний раз.
От ложа купли и позора
я оторвал уста и взгляд,
над нами видимо для взора,
струясь, зашевелился яд.
И там, где с дрожью смутно-зыбкой
на тени лезли тени, там
портрет с язвительной улыбкой
цинично обратился к нам.
И стали тихи и серьёзны
вдруг помертвевшие черты,
и на окне узор морозный,
и эти розы из тафты.
Мой вздох, что был бесстыдно начат,
тобою не был довершён,
и мнилось, кто-то тихо плачет,
под грязным ложем погребён.
И вдруг средь тиши гробовой,
стыдясь, угаснула лампада,
и вечный сумрак, сумрак ада
приблизил к нам лик чёрный свой.
Я звал последнюю ступень,
и сердце мёртвым сном заснуло,
но вдруг, мелькнув во сне, всплеснула
и зарыдала и прильнула
Её воскреснувшая Тень.
