КУ-КА-РЕ-КУ

Когда мы ели петуха,

хрустели смачно потроха 

с лучком из кладовой,

торчало крылышко горбом, 

как парус в море голубом,

в кастрюле суповой.

Но мрачно хмурился мой дед,

и невесёлым был обед,

и в горло суп не лез.

Мы ели друга. Потому,

что песни нравились ему,

но петь нельзя в большом дому –

здесь вам, друзья, не лес.

А он плевал на палачей,

он петь хотел, не спал ночей –

и с часу или двух,

чтоб нам развеять грусть-тоску,

он радостным «ку-ка-ре-ку»,

приветливым «ку-ка-ре-ку»

ласкал и тешил слух.

Но вот явился управдом

и пенье обозвал вредом –

«В кастрюлю этих Петь!

Держите кошек и собак,

а петуха нельзя никак,

горластых нам нельзя никак –

нельзя ночами петь!»

Здесь можно спать, плясать гавот, 

скандалить, ныть, растить живот,

собачиться до драк,

хамить и врать, хлестать вино, 

быть с Чудом-Юдом заодно –

но петь у нас запрещено,

но петь нельзя никак!

…Сквозь слёзы я гляжу на суп.

Мне три. Я Петю не спасу. 

Не прыгать петушку.

Но слышу я – сквозь боль и страх –

молитвой звонкой на ветрах –

да это ж я, сквозь боль и страх,

пою: «Ку-ка-ре-ку».