А здесь апрель. Забылась роща в плаче.
На вербе выступил пушок цыплячий.
Опять земля являет облик свой,
Покрытый прошлогоднею листвой.
Какая тишь, какое захолустье,
Как странно выгнулось речное устье,
Пришли купаться ясени сюда,
До пояса доходит им вода.
Там, в рощице, то синим, то зеленым
Сукном одет затон, и над затоном
Топырит пальцы юная ольха.
И, словно созданная для греха,
Выходит на террасу щебетунья,
Цветущая полячка, хохотунья,
Чья бровь дугой, и ямки на щеках,
И множество браслетов на руках,
И необдуманная прелесть глаз
Уже не раз с ума сводили нас…
Бубни стихи, живи светлей и проще!
Журчит река. Недвижен воздух рощи.
Всей грудью обновленный дышит прах.
Но все это в меня вселяет страх.
Я вижу: на тепличное стекло
Цветов дыханье смрадное легло.
Мне кажется: из-за речных коряг
Невидимый вот-вот привстанет враг.
И черный грач, как будто без причины,
То тут, то там садится на вершины,
И вниз летит, и что-то мне кричит,
И вверх как бы в отчаянье летит,
Затем, что слушать здесь никто не хочет,
Когда он горе близкое пророчит.
Так иногда, увидев тайный свет,
Беспомощный, но истинный поэт
О зле грядущем нам напоминает,
Но тусклых слов никто не понимает.
А вот еще ольха. Мне в этот миг
Понятен хруст ее ветвей сухих:
Она своей седьмой весны боится!
Она слепым предчувствием томится:
Страшит ее весенних дней набег,
Ей милым стал больной, унылый снег,
И дерева младенческое горе
Моей душой овладевает вскоре.
И даже та, чьи ямки на щеках,
И множество браслетов на руках,
И необдуманная прелесть глаз,
Уже не раз с ума сводили нас,
Та, что сейчас своей красой летучей
Нас обожгла, — она больна падучей,
И знаю: ночью будет нас пугать
Улыбкой неестественной.
1937
