Пустое поле. Убран урожай.
Но всюду, как и раньше, тут как тут
вороны – угрожай не угрожай –
разгуливают, клювом не ведут.
Их сиплые насмешки кар-кар-кар-
кармические в памяти, точь-в-точь
в заборе гвоздь, засели; на руках –
отметки от когтей, и я, никак
о них не в силах мысли превозмочь, –
эх, руки коротки, кишка тонка! –
от прошлого отмахиваюсь – прочь!
Теряю равновесие, нелеп.
Опоры ЛЭП – и те на костылях,
так высоки, как будто по земле
они уже устали ковылять
и тянутся туда, где облака,
и напряжённым взглядом свысока
сверкают, электрически маня.
Хоть яма в чернозёме глубока,
но палка не дала корней пока –
я не расту. К тому же из меня
воровки исподволь со всех сторон
выуживают сено и щепу.
О чём мечтать, когда я не ворон,
а будущее прогоняю? – бу!
Чего хотеть, когда очередной
весной придёт, ступая тяжело,
заговорит – как будто не со мной,
а сам с собой, и сеном и щепой
наполнит мне простывшее нутро?
Не станет он о прошлом вспоминать,
о том, что после, не проронит слов –
протянет, к настоящему готов,
мне руку заговорщически – на!
И нарисует вороным углём
на котелке неварящем моём
оскал побольше и глаза без дна.
