Мессершмитт» над составом пронесся бреющим.
Стоим, смеемся:— Мол, что нас?— Мол, что нам?!— Ложитесь!— нам закричал Борейша,
Военюрист, сосед по вагону.
Почти два года
С тех пор,
Узнали мы пороха запах прогорклый.
И смерти в сугробах зыбучих и
Узнали впервые свистящую близость.
С тех пор как
В штыки
И залпами
Бессонный рассвет...
Мы вернулись домой,
Повзрослев на
Прижимисто
Лет.
Гадали — теперь, мол, ничем не поправить,
Решали — на лыжном, на валком
Мы ее второпях обронили на
В этом году.
Но юность, горевшая полным накалом,
Радугой билась о грани
И в нескончаемом споре
Снова вздымала на щит:
Снова на зависть слабым и
Сорванной лентой смеялась над
И, жизнь по задуманной мерке кроя,
Брала за рукав и тянула в края,
Где солнце вполнеба,
Где воздух как брага,
Где врезались в
Зубцы Карадага,
Где море легендой Гомеровой
Ковром
У дома Волошина*.
Через полгода те, кто знал нас в шинелях,
Встречаясь с нами, глазам не верили:
Неужто, мол, с ними, с юнцами, в
От бою к бою мы версты мерили?
Суровость с плеч, как шинель, снята,
И голос не тот, и походка не та,
Только синий взгляд потемнеет вдруг,
Лишь напомнит юнцу визг свинцовых
Мессершмитт» над составом пронесся бреющим.
Стоим притихнув:
Слишком
На память
Под свист
Пуль
У края дороги.
И если бы кто заглянул нам в лица,
По фамилии б назвал,
Не решившись по имени:— Товарищ такой-то,
Не с вами ли
Из финского тыла пробиться?!* См.
М.
Волошин.
