Станция "Лунная"

Мерное покачивание вагона приятно убаюкивало, навевая теплые сердцу воспоминания недавних поездок. Все в поезде так приятно располагает к созерцанию сменяющихся образов за окном под приглушенный стук колес. Особенно если попутчики не слишком шумны и надоедливы беседами о погоде и прочей ерунде (включая ненавязчивые вопросы и еще более абсурдные предположения о причинах поездки; назойливое любопытство, которое, как им кажется, помогает скрасить время), то тогда дорога превращается в некую медитацию или даже диалог со своим внутренним голосом. За последние несколько месяцев мне не единожды доводилось обсудить с «ним» многое из того, что всколыхнуло в моей душе давно забытые чувства. А потому я ехал полный решимости, не замечая ничего, кроме лесов и лугов, продолжая вслушиваться в стук колес. За всей этой праздной суетой столь нечасто удается услышать себя истинного, которого осталось совсем уж мало; разглядеть, словно бы под микроскопом. Вот уже более часа продолжается мой путь, который так долго откладывался в силу обстоятельств. Но все они, безусловно, сводились лишь к тому, что иногда человеку сложно принять правду. Ту самую и беспристрастную настолько, что даже можно почувствовать и привкус отвращения к себе самому, если вдруг посмеешь мешкать, стоя у порога, постучав в двери громко не раз и не два. Эта правда живет всегда и знает о тебе все-все, словно незримый регистратор, который фиксирует каждую мысль, каждую идею, а главное, что тот самый диалог тоже запечатлен. И смелости никогда не хватало сорвать с себя позорную маску ханжи и лицемера. Столько актерских личин наша обыденная жизнь предлагает нам примерить, что нередко мы становимся столь искусными лицедеями, и кажется даже, что и себя уже можно обмануть. Где-то в глубине остается едкое, отдающее горечью чувство, но под давлением лживых масок, столь упорно искажающих личностные черты, мы гоним прочь тот кроткий голосок. Вот поэтому-то я и решил оставить все хотя бы на сегодня. Хотя бы на один единственный день, чтобы понять: как мне быть и что делать со всем теперь? Сложно сказать, имею ли я в эту самую минуту достаточно решимости, смелости и, конечно же, право отринуть весь тот мир, с которым свыкся, сжился? Вернее, ту самую сцену, – всю напрочь из черных цветов и мрачных тонов, – на которой стал уже почти что маэстро. Со всем этим театром сатиры и трагедии, собравшим столько дилетантов, и которые настолько очерствели, что, глядя в грязную лужу, так умиляются безвкусице, что она – эта самая безвкусица – давно закрепила свои позиции и определяет, каким же «смыслом» наполнить слова, прежде имевшие вкус не грязной лужи. Обо всем этом я часто думал. Много и упорно. Иногда даже доводя себя до отчаяния. Как я уже говорил, ответы возникали спонтанно. Приходили и напрашивались сами собой. Правда, мне, к счастью, всегда удавалось разглядеть за их слащавыми ухмылками гневные и нетерпимые оскалы посланников той самой безвкусицы. Они предупреждали недвусмысленно. Но вот это определение «безвкусица», совсем не нуждающееся в дополнительных эпитетах, чтобы охарактеризовать весь ограниченный выбор, который может быть представлен тем примером, когда пришедшая на водопой антилопа, обнаруживает себя в западне, где с одной стороны ее поджидают аллигаторы, а с другой – стая львов, демонстрировал мне почти всегда (лишь за самым редким случаем безвкусица признавала поражение, но всегда это выглядело так, как если бы проигравший партию в шахматы поднялся не поздравить победителя, а уйти, не сказав ни слова, всем своим видом выражая презрение к победе, как если бы та была выиграна не честно; честность в таком случае понятие весьма абстрактное, ибо если побеждаете вы, то всегда нечестны со своим соперником именно вы; ну, а случись сопернику обойти вас, играя бесчестно, то вы также оказываетесь в весьма и очень-преочень незавидном положении посмешища), что жалок я и упрямство мое одним серым и безвкусным днем будет растоптано не ею, но во славу ее – мне же подобными людьми. Возвращаясь к примеру с антилопой, то весьма очевидно, что эта антилопа пришла на водопой утолить жажду, а никак не за тем, чтобы оказаться съеденной теми или иными представителями хищной и доминирующей, в некотором смысле этого слова, фауны. Пить хочется, но каждое движение, увы, приводит к самым роковым последствием, и все, что остается – так это броситься вопреки всему со скалы в надежде, что слова, записанные в Евангелии: «Не искушай Отца своего понапрасну. А когда час настанет, то ангелы явятся, и спасут тебя», совсем не аллегория, понятая уж слишком буквально (в чем, собственно, винить нельзя никого, наверное, кроме поверившего в ее уж слишком неземную красоту). Вот и мне тоже пришло в голову совершить прыжок по законам этого мира совершенно безумный, конечно же. Но мне отчего-то кажется, что, к счастью, судьба оставила мне (и никому иному) возможность сказать миру последнее слово, даже если мир затем (их ногами – по ее велению) растопчет меня – жалкого и упрямого. Что ж, пусть. Мне важно сказать, а не умолчать, пройдя мимо, когда на глазах разыгрывается спектакль, и преступление – весьма и весьма вероятная развязка. Увы, всегда оставаться случайным прохожим никак не получается. Мы либо жертвы, либо преступники. Но есть, как мне кажется, иная участь. Роль пострашнее в своем грехе уже названных выше. Очевидец, случайный прохожий. И вот от решения третьего и зависит финал, и собственная участь, наверное, во многом (если не во всем) столь же печальная, поскольку предрешенная одним из двух трагических выборов (идти дальше или остаться, увы, не есть абсолютно правильное решение для всех без исключения, а оттого каждый будет видеть в каждом случае свою собственную трагедию, настигшую или еще подстерегающую в будущем). Возможно, и правильным окажется решение не геройствовать понапрасну, поскольку можно в таком случае лишиться и того малого, что было даровано при жизни, то есть – жизни. Ну, а можно и стать косвенным соучастником, когда ради выживания и спасения собственного, добровольно приносишь в жертву жизнь (но чужую – не свою; а кто такое право давал?), которой-то ведь уже и немного совсем осталось, так с какой же стати все это, спрашивается? Здесь, в моем внутреннем диалоге, как многие наверняка уже бы и осудили меня, имей я достаточную глупость или смелость сказать о том на публике, речь идет не о спасении гибнущих, случайных прохожих от ножа или револьвера грабителя, а о том, что душится собственная природа и правда человеческого естества. Когда под дулом «пистолетов», под страхом скончаться от потери крови от удара предательским лезвием, становишься соучастником тяжкого преступления против загубленной человечности. Предательство остается предательством. Хотя… вновь я углубился в размышления о том, что человеку в одиночку никак не решить; можно лишь только думать и проигрывать в сознании все эти модели поведения с вездесущей мыслью о том, что как бы оно было бы, наверное, и лучше, коли б только не усложнять все вот эдакими рассуждениями. Однажды в разговоре с одним знакомым я как-то совсем в вскользь обмолвился лишь о самых поверхностных вещах, так сказать, коснулся лишь стороны, а никак ни пика горы или глубины айсберга, которые так волновали и горячили мое сердце. На что мой, к счастью, не внутренний оппонент высказался следующим образом. – Вам бы, сударь, должно быть время пришло всерьез поразмыслить о семейных узах. Ведь все то, о чем вы мне тут так увлеченно говорили, есть, простите меня, ерунда, коей не стоит и голову себе забивать. Ну, право, зачем оно вам надо? Вы молоды, образованны и перспективны, а пытаетесь рассуждать и, более того, искать подтверждения и поддержки в том, что многих просто от вас отвратит. Заклеймит! Уж поверьте моему опыту. Я старше и знаю, о чем говорю. Был и я молод, дерзок. Но это все проходит. Ищите счастья в мелочах, которые вас окружают, и не забивайте голову тем, что сводит с ума, в итоге. Здесь мой собеседник вдруг посерьезнел и добавил, глядя мне в глаза (должен сказать у нас у обоих довольно сильный взгляд; рад, что мы крайне редко смотрим так друг на друга; человек он, по-сути, неплохой и правда, наверное, хоть и со своей колокольни, желает мне добра; мало таких людей; что ж, спасибо ему, наверное): – Некоторые и жизнь свою оканчивают сами, по своей воле. Но глупости все то. Не блуждайте в дремучих лесах своих фантазий, не гоняйтесь за призраками, сколь бы прекрасными они вам не казались, чего бы не наобещали. Это не для всех. Да и для тех, наверное, тоже слишком все же… Как-то странно закончил он свою речь. Имея в виду кого-то мне совсем неясного, непонятного. Но слова эти, конечно же, мне запомнились. Отпечатались в душе. Поэтому-то я и держал теперь путь в одно старинное место, которое в более юные годы часто навещал. С тем местом у меня связано множество воспоминаний. Хороших, по большей части. Всегда они были сильны: сильнее меня теперешнего. К тоске, что часто навещала в те годы мое юношеское сердце, полное противоречий и надежд, не охладел я и по сей день. Иногда это вызывало у меня грустную улыбку. Должно быть, смешно выглядит человек прохожим, когда вдруг необъяснимая для него самого радость вдруг охватит его сердце, и он улыбнется от души и посмотрит в небо, засмотрится на цветы, солнце, деревья, заслушается трелью птиц. Глупо, но счастливо. Поэтому… все равно. Пусть думают, что хотят или не думают вообще. Какая мне разница. Снова меня обуяла эта злость. Не люблю этой черты в себе. Она заставляет ненавидеть. Я должен думать о том, что ждет меня там, на моем заветном клочке мира, где сами небеса (мне всегда так думалось в самые нелегкие моменты жизни) слышали меня и не оставались безответными. Потому и еду, что желаю решить для себя все раз и навсегда. К черту всю эту перспективность и образованность, если в душе не находишь покоя. О каком счастье говорил тот чудак, которому я не стал отвечать, что совсем не верю в счастье одной души. Невозможно быть счастливым по-настоящему, пока несчастливы столькие. Все это самообман. Нам кажется, что мы счастливы и никак не связаны со всеобщим злом, если просто проживаем тихую и незаметную жизнь, пытаясь радоваться или скорее убеждать себя в том. Бог с ними со всеми. Пусть каждый верит, во что хочет, может. Или не верит вовсе: так тоже нередко бывает. А мне дороги мои идеалы и убеждения. Поделюсь ими с небесами. Близится вечер: аромат нежности и душевного покоя. Наверное, приеду поздней ночью. Тем лучше. Предвосхищать прекрасное невероятно приятно, особенно, когда знаешь, что оно ждет тебя там. Как и тогда меня встретит высокое, ночное небо. Я неспешно буду идти по полю, а когда окажусь в самом сердце, достаточно далеко, то прилягу на прохладное покрывало и тихий ветерок зашумит, приветствую меня, своего давнего друга. Он не забыл. А луна где-то еще скрывается там за мрачными и темными облаками, за стеной густого, черного леса, а значит, у меня еще есть время подготовиться к встрече, отдохнуть. Не хочу, чтобы она видела прежнюю тревогу и усталость на моем лице. Наверное, я даже ненадолго вздремну. И вот, я внезапно открою глаза. Лежа на необъятном, простирающемся до горизонта поле посмотрю на чудесную, полную луну. Мы будем совсем одни смотреть друг на друга, лаская взглядами. Стану любоваться ей, и она, наверное, будет приятно удивленна. Я бы этого очень хотел. Вокруг – ни души, ни шороха. Словно бы это место, луна и сам я навечно оказались оторваны и потеряны для всего мира. Этому я бы ни за что не опечалился. Наверное, это все из-за усталости. В последнее время я сильно перенапрягся, думая слишком часто и много, пытаясь отделаться от тех мыслей тяжелой умственной и физической работой. Уже давно я отказывал себе в удовольствии душевного отдыха, полагая, что, изводя себя, освобожусь от всех тягостных и напрасных мыслей. Я ошибался. Упрямство здесь было ни к месту. А все потому, что последние пару дней хотел только одного: лежать вот так в одиночестве. Боже, как же мне не хватало этого. Да, так я буду себя чувствовать. Наверное, счастливым и усну и просплю до самого утра. Кругом луна распространит свой яркий свет. Ее лучи коснутся моего лица, словно губы любимой, заждавшейся и истосковавшейся по уставшему взгляду, слегка грубоватым объятиям и небритому лицу. Луна будет большой и яркой. Этой ночью она будет так низко, словно бы обнимая одинокую землю. А поле, похожее на черное море или же океан, будет несильно покачивать наш одинокий плот, качая эту колыбель. Мягкий, нерезкий и неострый свет луны все же будет пронзать, но это чувство будет восхитительным и прекрасным. Вся жизнь до этого самого мига действительно покажется мне театром неудачников перед этой вечной красотой. И даже если эта лучшая часть мира не позволит мне остаться в ней, то она не лжива, ее не отделяет занавес, за который мы бежим, за которым прячемся друг от друга в своих тесных гримерках, меняя маски, костюмы, чтобы соответствовать чьим-то ожиданиями. Здесь нет занавеса. Здесь ты таков, какой есть. Когда я приду туда, там не окажется ничего, кроме лунного света и этой светлой тьмы, а большего мне ведь и не нужно на самом-то деле. Тишина этого места примет меня в свои объятия. Ни единого шепота ветра, ни единого колышущегося стебелька. Так тихо… так тихо, что захочется раствориться в этой тишине, стать частью этого лунного света. Знаю, что в эти мгновения улыбка коснется моего лица, и она не будет вымученной, наигранной. Она будет мягкой, а все проблемы и волнения, вместе со всеми тревогами, преследовавшими меня до того, покажутся просто шуткой какого-то арлекина из бродячего цирка на улице, столь упорно изображающего злодея. Но я знаю, что в эти самые мгновения он предстанет передо мной добрым и улыбающимся. Наверное, он тоже искал и нашел свою луну, свой мир, в который вернулся, в который однажды влюбился. Что ж, я рад за него, а также тому, что мы не одиноки. Многое, должно быть, в эти мгновения покажется иллюзией. Возможно, мы и испугаемся, что все это лишь сон, и проснемся, отчаянно хватая тающую мечту. Но все это не так. Все, что осталось позади – вот что есть и останется иллюзией. Все напрасные тревоги и волнения окажутся всего лишь мимолетным сном. Так и должно быть. Но всему этому еще предстоит случиться. Вот-вот я сойду с поезда, приду туда, где ждут, и проснусь уже навсегда. Пробуждение будет счастливым. Тогда-то я пойму, что ни один из прожитых дней не был пустым, напрасным и похожим один на другой. Все довольно обыденно, но не лишено смысла, ведь все мелкие события, кажущиеся лишь совпадениями и случайностями, строятся друг на друге. Да, день за днем многое повторялось: те же люди, те же места, те же обязанности. Нет, они не были похожими. Я оставался собой, но я не был призраком самого себя. Ведь, другими словами, каждое событие было уникальным, и мне ни за что и никогда не прожить их заново. Я, наверное, даже уже начинаю тосковать по ним, но это не продлится долго. Нельзя тосковать слишком долго. Этот яд может отравить настолько, что просто не заметишь спасительного эликсира, даже если он окажется совсем рядом. Близко… Глаза ослепнут, и руки задрожат и подведут. Все мысли о будущем – его я еще пока не знаю; и прошлом, которое уже забываю, но с благодарностью. Пережитое вызовет еще одну улыбку. Не всеми словами выразить чувства и мысли, но все оставляет свой след в душе; как от глубоких порезов остаются шрамы, так же и с душой. Только они иные и болеть могут по-другому. Я слышу биение сердца, ускоряющегося всякий раз, когда воспоминания накатывают. Когда-нибудь я не услышу его, но все, что было, останется со мной навеки. – «Удивительно, как одна поездка может в корне изменить мир человека». На мгновение мне показалось, что я услышал чей-то незнакомый голос. Странно… – «Ничего странного, на самом деле. Но мне очень понравилось то, что ты так ясно представил себе. Немного осталось таких вот чудаков, которые задыхаются, неважно, как хорошо они играют свою роль. Даже удивительно, как долго ты продержался. Но все твои сны, которых объяснить никак не можешь, те образы, о которых скучаешь, по которым тоскуешь, у которых прощения просишь за свой грех всякий раз, когда видишь луну или слезы вдруг ни с того ни с сего наворачиваются на глаза. Все они реальны и не надуманны. Ты многое забыл, а время вспомнить еще не настало. Но оно близко!» Я понял, что по правую руку от меня сидит кто-то. Голос был добрым. От него стало легче, словно от глотка свежего воздуха. Впрочем, как же так? В мои мысли влезли, но мне не казалось, что ей захочется сделать мне больно. – «Больно? Кто, ты думаешь, я такая? Даже подумать о таком уже достаточно, чтобы оставить тебя здесь, но… Ладно, ты мне приглянулся своей навязчивой идеей. Решимостью ее еще как-то рановато называть, но упрямство твое – это далеко не то, за что стоило бы себя корить. Скорее, оно – целеустремленность одинокой души в обретении мира и покоя». Я не знал, что сказать. Но подумал, что стоило бы извиниться и позволить продолжать – и более не прерывать. – «Мир полон красоты и счастья. Однажды и ты их найдешь. Бог не оставляет даже самых безнадежных. Ужели решил, что кому-то вроде тебя – человеку, который отчаянно боролся за свою мечту, веря все эти долгие годы, Он откажет? Не будь жесток к себе, ведь Он не таков. Бог милосерден, и ждет от нас того же. Наверное, выходит, что даже больше к себе самим». Было все же любопытно узнать, кто прочел мои мысли так легко, словно бы все переживания героя полюбившейся книги. Почему-то мне кажется, что она не откроется мне сегодня. Все же… – «Не стоит винить за внезапность того, кого просил ответить на твои мольбы. Ты мог запереть свое сердце и выбросить ключи, но не все двери ты запер. Некоторые остались открыты. Ты сам выглядывал из них в ожидании чуда. В них я и вошла. Можешь звать меня волшебницей. Как из сказки. В них же еще не перестал верить, хотя уже такой взрослый, образованный и перспективный, что должно быть стыдно, не считаешь? Ну, конечно же, нет. Будь то так, на поезд ты бы не сел. А моего лица тебе видеть пока не надо. Сейчас это ни к чему. Да и ни меня ты вовсе хотел увидеть, а ее. Ведь я знаю все-все. Она, как и ты, тоже ищет. Пусть вы оба еще тени прошлых себя, но не смей думать, что жизнь твоя окажется пустой и напрасной, что не найдешь того, что ищешь. Ты осмелился верить и надеяться. Так будь же вознагражден за свою смелость. А теперь открывай глаза, но… не спеши. Я хочу досмотреть твой сон». Я открыл глаза. Я заснул? Или продолжаю спать? Неужели забыл, как сошел с поезда, как пришел в свое родное место? Или же продолжаю спать в поезде, слыша добрый голос волшебницы. Что ж, ей действительно очень захотелось увидеть этот мой счастливый сон. Я не против. Итак… мой сон продолжается. Все как всегда. Лишь во снах со мной случаются столь волшебные вещи. В своих заветных грезах и снах даже взрослый человек – счастливый ребенок, который гонится за своей светлой мечтой. Как жалко просыпаться потом, покидать уютное тепло и выходить в холодную реальность, где воют холодные и злые ветра. Впрочем, будет что вспомнить, будет, чем согреться и зачем возвращаться. Сны – бегство разума от тревог жизни. Воспоминания – все, что остается, увы. И положа руку на сердце, где-то в глубинах души я всегда знал, что на большее уж никак не могу рассчитывать. Ни Бог, ни судьба не могут изменить мир ради одного человека. Не ради меня его нужно менять. Почему вдруг я почувствовал, что руку мою сжали сильнее, словно в тревоге? Почему какой-то знакомый образ вдруг всплывает предо мною так отчетливо? Может, мне сделалось нехорошо на поезде, и кто-то заметил, что я без сознания? Лучше бы вы оставили все как есть… К моей щеке прикоснулись. Так тепло и хорошо сделалось на сердце. Сейчас бы ничего не пожалел, чтобы задержать этот миг. Ничего… Даже самой жизни не пожалел бы! Возьмите… Заберите! Вот интересно, правда ли, что иногда смерть не так страшна и люди могут оставить мир счастливыми? Мне не страшно и совсем не жаль. Вот только бы увидеть ту луну еще раз и чтобы руку мою не отпускали, вот как сейчас. Все мысли закружились в неистовом хороводе, словно опавшая осенняя листва, подхваченная порывом ветра прощающегося с летним теплом. Вдруг перестало быть важным все то, что так тревожило прежде… Прохлада. Свежесть. Запах ночи. Знакомый свет и… сладкий поцелуй. Я открыл глаза. Лицо с длинными развевающимися на ветру волосами заслоняло луну. Нет, она была самой луной. Ее мистические черты не выглядели обманом, не казались иллюзией, но я совсем не помню, как добрался сюда, как сошел с поезда. А что, если я никогда-никогда и не уходил отсюда? Я поднялся и сел. Внимательно, но несколько растерянно всмотрелся в ее черты. Они были так знакомы. Вновь в голове моей зазвучал голос волшебницы. Да, она говорила именно о ней, о нас. О том, что мы обязательно встретимся. И вновь она коснулась моего лица. Я взял ее руку в свою и коснулся губами. Ветер, такой теплый, шепча, звал нас. Она улыбнулась. Действительно – больше всего я помнил эту улыбку, глаза и волосы пшеничного цвета. Да, такой она являлась мне во снах и грезах. И луна ждала нас. Наше путешествие к себе самим начиналось здесь. Кто сказал, что счастье само найдет нас? Пусть звезды и предрекли нам эту встречу и вели нас друг к другу, мы желали этого всей душой и сердцем. Наши мечты привели нас в это место. Мы видели один и тот же сон, и проснулись вместе, чтобы больше не знать тоски. Мир покорился и уступил нам дорогу. Более нам не нужно выдумывать счастье и убеждать себя в его существовании. Не теряя веры и надежды, мы тянулись друг к другу, каждую ночь молясь. Прежде мы просили. Отныне в наших молитвах мы будем только благодарить. Открыл глаза. Все же… и это тоже оказался сон. Печально усмехнулся. Сны обманывают нас или же мы все сами себе придумываем? Я почувствовал чей-то взгляд и поднял глаза. Передо мной сидела она – незнакомка из сна. Правда, там она была немного ближе; здесь и сейчас немного дальше, но не в неизвестности, не на стороне безвкусицы. Видимо, волшебница хотела увидеть ее такой, как видел всегда я. Хотя вряд ли она не знала? Я посмотрел сидящей напротив меня девушке в глаза. Она не отвела взгляда. Интересно, видела ли она когда-нибудь такой сон. Какой одинокий взгляд. Эти красивые, открытые глаза видели многое. Но ее боль и сила в том, что она не одевала маску. Как же я ей завидую. Послышался протяжный скрип колес. Значит, остановка. Но, какая же это станция? – Простите, какая это станция? – спросил я ее, стараясь изо всех сил, чтобы голос не дрожал. Не сильно получилось, но не важно. – «Лунная», – мне вдруг показалось, что именно это я и услышал. – Конечная, – несколько прохладно, но все же с надеждой ответила она, отведя в сторону свой одинокий взгляд. Наверное, все поняла. – Вы не выходите? – поинтересовался я, видя, что она не спешит покидать купе, хотя было слышно, как спешат люди, их удаляющиеся голоса, радостные встречей с родными и бли��кими. Она промолчала. – Вы ждете кого-то или…, – мне как-то стало неловко от того, что я вот так бесцеремонно задаю вопросы, а ведь мы даже имен друг друга не знаем. Да что там имен – впервые в жизни видим лица друг друга! И вновь никакого ответа. Пришлось побороть резкое и спонтанное желание встать и уйти. Следовало набраться смелость и не отступить. – Позволите мне Вас проводить? – спросил я. Она резко повернула голову и посмотрела на меня. Сейчас в ее глазах надежда зажглась огнем. – Проводить…? – удивленно прошептала она, не веря услышанному. Я встал и молча подал ей руку. Она элегантно и сдержанно приняла приглашение. Вещей с нами было немного. Когда мы шли по перрону, мне почему-то показалось, что окружающим до нас нет никакого дела, словно мы невидимки и можем потому делать все-все, что только заблагорассудится. Смеркалось. И мы устремились в объятия ночи, не оглядываясь вовсе. И вновь я действительно услышал: «Лунная».