Кукушонок
Диму взяли в семью из детского дома. Воспоминания о месте, где был раньше, обратились в щемящую тоску и страх: а вдруг его туда вернут. Прошёл год, второй, Диме исполнилось пять, опасения копошились в тайнике сознания, показываясь в темноте перед сном или во время прогулки, когда мальчик, заигравшись, терял маму или папу из виду. Испуг, вспыхивая, отравлял счастливую жизнь и не забывался, отчего Дима часто выглядел настороженным. В целом всё было благостно до тех пор, пока в доме не появился ещё один ребёнок.
– Наконец-то у вас родной сынок! – восторгалась женщина, которую Дима называл бабушкой. Она светилась, обнимала маму и вытирала слёзы, повторяя: – вот счастье-то.
Женщины кудахтали вокруг пищащего свёртка, всплескивая руками, торопясь и сталкиваясь. Отец замер, прислонясь к притолоке плечом, и криво усмехался. О Диме забыли все.
Новые дни ничего не меняли. Приёмыш чувствовал себя лишним, прежние страхи крепли, обретая реальные черты: в памяти всплывали обшарпанные комнаты с множеством двухъярусных кроватей, сопливые, плачущие малыши, орущие воспитатели.
Отпраздновали месяц, немного успокоились. Жизнь приобрела налаженный монотонный ритм, подчинённый потребностям младенца. Однажды мать ушла к доктору, отец смотрел в гостиной телевизор, оттуда доносились приглушённые звуки. Предоставленный самому себе Дима болтался по дому и забрёл в комнату, где спал «братец».
Вот он – сморщенный, некрасивый, пукающий и вопящий – отнял у Димы родителей. Из-за него придётся жить не в просторном чистом доме, не в атмосфере любви и внимания, а в толчее шкодливых сверстников под присмотром уставших, битых жизнью взрослых.
Младенец завозился и срыгнул. Дима, глядя, как из красного ротика выплёскивается белая творожистая масса, вспомнил, что бабушка предупреждала мать:
– На бочок укладывай, а то захлебнётся.
Действуя механично, точно по заложенной программе, Дима взял край пелёнки, подложенной под головку братца, и завернул, накрывая личико. Сверху придавил ладонью. Сам затаил дыхание. Когда не дышать стало невозможно, шумно втянул воздух ноздрями, но ладонь с лица ребёнка не убрал, подождал ещё. Прислушался к рокоту телевизора. Отец смотрел токшоу, экранные люди обсуждали политику. Но вот крики сменила реклама. Дима отвернул пелёнку, расправил складки и заложил руки за спину. Братец больше не срыгивал.
Послышались шаги, отец шёл проверить спящего младенца. Дима стоял неподвижно. Мужчина подвинул его чуть в сторону, наклонился над кроватью. Не меняя положения, скосил глаза на Диму. Прищурился изучая. Дима замер, даже перестал дышать.
– Пойдём, сынок, – взял его за руку отец, – почитаю тебе.
Уже выходя из комнаты, добавил:
– Он спит. Не будем мешать.
Дима кивнул.
Сидели в гостиной, убрав звук телевизора. Устроились как раньше в большом кресле – Дима на коленях у отца, а у него на коленях большая книга с картинками. Молчали. Каждый думал о своём. Мальчик заталкивал свой противный страх подальше в тайник, а мужчина…
«Молодец пацан. Я бы не решился»
Он с удовольствием растил чужого ребёнка. Совсем чужого. А вот нагуленного женой на стороне не мог. Ну не мог!
Спустя двадцать пять лет
Дмитрий шагал вверх по лестнице, ругая себя за то, что повёлся на уговоры Алины. Пропадала полгода и на тебе: звонит, хихикает, обещает незабываемый вечер. Пришлось Ольге соврать, что допоздна задержится по делам фирмы. С новой пассией, в общем-то, неплохо живётся. Суховата, иногда так вообще бревно – бревном, зато никаких разговоров о семье и детях.
Алина тоже прикидывалась, что всё устраивает, но однажды объявила о беременности. У Дмитрия разговор короткий: аборт или разрыв. Поревела, не без этого, но согласилась избавиться от груза. Правда, через два месяца исчезла.
Хрен бы с ней, мало баб, что ли? Однако идёт Дмитрий на зов, любопытно стало, чем бывшая удивит. Тайский массаж освоила? Или курсы какие прошла, сейчас вроде учат ублажать мужиков. Хотя Алина и так была ого-го, не то что нынешняя…
Рука зависла у кнопки звонка. Может, ну её? От добра добра… Хотя… Надавил. Затренькала бодрая мелодия. Тут же распахнулась дверь, будто Алина караулила у порога. Впрочем, так всегда и бывало.
– Димочка! Счастье моё!
Обвила шею руками, привстав на цыпочки, коснулась влажными губами щеки и прильнула, жарко целуя рот.
Да. Она. Невозможная Алина.
Не поддаваться. Отстранил, оглядел. Чуть пополнела, грудь будто налилась, на вид упругая, так и норовит в руку прыгнуть.
– Привет. Чего звала?
Девушка скользнула взглядом по его туфлям, но не предложила разуться. Ещё чего не хватало!
– Пойдём, покажу, – взяла за руку. Мягко, нежно. Потянула за собой.
– Что за хоровод? – сохранял недовольный тон Дмитрий.
Из последних сил сдерживал тепло, которое непрошено поднималось в груди. Хотя… чего там. Вечерок-другой можно скоротать. Не убудет.
Алина взглянула ласково, чуть испуганно и толкнула дверь в комнату. Дмитрий по инерции шагнул и прирос к полу.
Кроватка, в ней младенец.
Ужас заполонил сознание. Дмитрий выставил руки вперёд, защищаясь от неведомого противника. Нахлынуло страшное: кошмар, от которого с помощью дорогущего психотерапевта избавился три года назад. Каждую ночь, сколько себя помнил, Дмитрию снился младенец: невинное личико, струйка не переваренного молока, стекающая на пелёнку.
– Смотри, какой красивый, счастье моё! – умилялась Алина, – на тебя похож. Видишь?
– Стерва! – Дмитрий попятился. – Если думаешь алименты отсудить, он не жилец! Тварь!
Рванул по коридору, выскочил на площадку. Прыгая через три ступеньки, спустился во двор.
Писк электронного замка. Объятья комфортного водительского кресла. Ключ зажигания. Скорость.
Мчал по пустынной улице. Хорошо, что лето, все в отпусках. Проехал на красный. Какой-то торопыга просигналил, испугавшись столкновения. Нет, так нельзя. Надо причалить. Зарулил в подвернувшийся аппендикс. Заглушил мотор.
Куда теперь? К Ольге или…
Набрал психотерапевта. Тот, услышав встревоженный голос богатого клиента, помычал и нашёл-таки окошко.
– Через полчаса устроит?
– Да. Буду.
Полчаса. Пережить.
Скрестил руки на руле. Упёрся лбом. Закрыл глаза.
Младенец. Детская рука, накрывающая личико пелёнкой. Его рука.
– Чпок… чпок… чпок-чпок – ударяли в лобовое стекло редкие капли.
Начинался дождь.
Алина не плакала. Знала, на что шла. Сердобольные тётушки в роддоме уговорили попробовать. А чего пробовать-то? Вот он Димочка – весь как на ладони. Правильно сделала, что отказ написала. Медички пристали: возьми на денёк, вдруг папаша поплывёт, разглядев такого милого сыночка! Фактически шли на преступление, нарушая принятые правила. Она и поддалась.
Да чего уж. Если быть честной, надеялась мужика ребёнком привязать. Но теперь одна дорога: обратно нести. Самой не поднять. А судиться с Димочкой себе дороже. Ушлый.
Да и зачем малыш ей одной-то?
Алёна, склонив голову, полюбовалась сыном. Переложила из кроватки в переноску.
Примеров полно. Взять хоть мать: тащила двух девок, точно кляча водовозная. Отец свинтил, как только сеструха родилась. Матери пришлось и хозяйство тянуть, и на цементном заводике, что в их посёлке, вкалывать посменно. Хлебнула. В неполные пятьдесят на семьдесят выглядит. Теперь ещё внука ей на шею? Негоже. Алина не сказала ей. Собственно, никому не говорила. На работе перешла на удалёнку. Шеф разрешил, пока офис ремонтировали. Теперь потребует отсиживать. А как с дитём? На няню не наскрести, ясли не светят. Да и вообще… в двадцать четыре года жизнь единственную губить?
Замерев на пороге, оглядела комнату. Как вчера веселилась, устраивая детскую!
Хозяйка прежде сдавала квартиру семье с малышкой. Они, когда съезжали, всё ненужное оставили. В кладовке нашлась и кроватка и пакет с пелёнками, и переноска…
Ладно, хоть не покупала. Алёна медленно, словно все силы забрал Дима, спускалась по лестнице. Думала: почему он такой?
В ту пору, когда встречались, расспрашивала об ухажёре друзей и знакомых. Рассказали о нём чуточку и полчуточки. В семье было неладно. Мать спилась. Умерла, когда Дима из начальной школы в среднюю перешёл. Отец – угрюмый, вечно погружённый в тягостные думы – отдал имущество и бизнес, едва сын закончил магистратуру. Оставил мир, поселился в далёком нищем монастыре.
Несхожи их судьбы и схожи. Сошлись легко – два недолюбленных, жадных сердца. Алёна и сама детей не планировала, Димино условие не отпугнуло. Залетела, хоть и предохранялись. Процент, будь он неладен.
Остановилась, поставила переноску на скамью. Достала из сумочки зонт, раскрыла. Накрапывал, усиливаясь, дождь. Молодая хорошенькая женщина шагала, глядя в струящиеся ручейки и наполняющиеся лужи, и не замечала, как по скулам и подбородку текут горячие солёные капли.
Зонт плакал тонкими нитями, одна из которых попадала в личико младенцу. Тот морщился, ворочал головкой, подставляя то одну, то другую щёчку. Терпел. Ему ещё много чего придётся терпеть. Отказнику. Кукушонку.
