10 мин
Слушать

Предсмертная исповедь

And lives as saints have died — a martyr. Byron * 1Он умирал один, как жил,

Спокойно горд в последний час;

И только двое было нас,

Когда он в вечность отходил.

Он смерти ждал уже давно;

Хоть умереть и не искал,

Он всё спокойно отстрадал,

Что было отстрадать дано.

И жизнь любил, но

С тех пор, как начал понимать,

Что всё, что в жизни мог он взять,

Давно, хоть с горем, получил.

И смерти ждал, но верил в рок,

В определенный жизни срок,

В задачу участи земной,

В связь тела бренного с

Неразделимо; в то, что

Не вовсе даром в мир рожден;

Что жизнь — всегда он думал так

С известной целью нам дана,

Хоть цель подчас и не

Покойник страшный был чудак! 2Он умирал... глубокий

Тускнел заметно;

Клонилась долу, час иль

Ему еще осталось жить,

Однако мог он говорить.

И говорить хотел со

Не для того, чтоб

Кому поклон или

На стороне своей родной,

Не для того, чтоб

Для мира истину,— о нет!

Для новых истин слишком

Себе на горе был умен!

Хотел он просто

Прошедшим сдавленную

И тайный ропот свой

Пред смертью хоть кому-нибудь;

Он также думал, может быть,

Что, с жизнью кончивши расчет,

Спокойней, крепче он уснет. 3И, умирая, был одним,

Лишь тем одним доволен он,

Что смертный час его

Участьем глупым не смущен;

Что в этот лучший жизни

Не слышит он казенных фраз,

Ни плача пошлого о том,

Что мы не триста лет живем,

И что закрыть с рыданьем

На свете некому ему.

О да! не всякому из

Придется в вечность

Достойно, тихо перейти;

Не говорю уже о том,

Что трудно в наши дни найти,

Чтоб с гордо поднятым

В беседе мудрой и святой,

В кругу бестрепетных друзей,

Среди свободных и мужей,

С высоким словом на

Навек замолкнуть иль о

Желанной смерти, на

Души избранницы одной,

Чтобы в лобзании немом,

В минуте вечности —

О преходящем и

И в жизни вечность ощутить. 4Он умирал...

Алел восток,

Заря горела...

Весенней свежестью

В полуоткрытое

Лампады свет то угасал,

То ярко вспыхивал;

И тихо было всё кругом...

Я говорил, что при

Был я один...

Я с ним давно,

Почти что с детства, был знаком.

Когда он к невским

Приехал после многих

И многих странствий по

Пустынь арабских, по странам,

Где он — о, суета

Целенье думал

И в волнах Гангеса

Родник живительный

И где под сенью пальм

Набобов видел он одних,

Да утесненных и рабов,

Да жадных к прибыли купцов.

Когда, приехавши больной,

Измученный и всем

В Петрополе, откуда сам,

Гонимый вечною хандрой,

Бежал лет за пять,

Недугом смертным,— я

О нем глубоко: было

Обще с ним многое;

Я за хандру его не смел,

Хоть сам устал уже хандрить. 5Его жалел я...

И боле был он; говорят,

Что в этом сам он виноват...

Судить не мне, не я

Произнесу; но я слыхал,

Бывало, часто от него,

Что дружелюбней

Он стад бараньих не

Львы не стадятся»,— говорил,

Бывало, часто он,

И горд, и смел, и волен был;

Но если горд он был тогда,

За эту гордость

Он, право, дорого:

Тяжелой, душной; он

Забыл давно уже; друзей,

Хоть прежде много было их,

Печальной гордостью

И едкой злостию

Против себя вооружил.

И точно, в нем была

Такая гордость:

Его гордее быть не мог.

Он всех так нагло

И так презрительно

На каждый дружеский упрек,

Что только гений или

Его могли бы оправдать...

А между тем ему на

Судьба благоволила

Удел и скромный, и простой.

Зато, когда бы мог

Спокойно он, как и другой,

И с пользой даже, может быть,

Он жил, томясь тоскою злой,

И, словно чумный,

Был к одинокой смерти он. 6Но я жалел о нем...

Не раз,

Когда, бездействием томясь,

В иные дни он

Себя и рок,

Ему о жизни я

И память радостных

Будил в душе его больной,

И часто, не смыкая вежд,

Мы с ним сидели до

И говорили, и

Волшебной юности для нас,

Казалось, оживала

И наполняла, хоть на час,

Нам сердце старая

Да радость прежняя...

Переживался ряд

Беспечных, счастливых;

Нам становилось: из

Вставало множество

Знакомых, милых...

Он

Тогда, как женщина, и

Невозвратимое назад;

И я любил его, как брат,

За эти слезы,

Его забыть безумный

И жить как все, но мне в

Он улыбался — этой

Улыбкой вечною,

По тонким вившейся устам...

Улыбка та была страшна,

Но обаятельна:

Противоречила слезам,

И между тем я даже

Тогда смеяться был

Своим словам:

Змее-улыбке смысл тех

Казался взят из букваря.

Так было прежде, и

Он был до смерти; вечно тверд,

Он умер зол, насмешлив, горд. 7Он долго тяжело

И бледный лоб рукой сжимал,

Как бы борясь в последний

С земными муками; потом,

Оборотясь ко мне лицом,

Сказал мне тихо:

Смертный

Уж близок... правда или нет,

Но в миг последний, говорят,

Нас озаряет правды

И тайна жизни нам

Становится — увы! навряд!

Но — может быть!

Пока

Мне жизнь, как прежде».

И

Он стал прерывисто

И ослабевшей

Склонился...

Несколько

Молчал и, вновь борясь с мечтой,

Он по челу провел

Вот наконец они заснут

Изочтены им были дни

Они заснут... но навсегда

Сказал он тихо.—

Кто

С недоуменьем я

Кто? — отвечал он.— Силы!

Погибших даром мощных сил.

Но точно ль даром?

Одна лишь видимая

Назначена для этих сил?

О нет! я слишком много жил,

Чтоб даром жить.

Отец любви,

Огня-зиждителя струю,

Струю священную

Я чувствовал в своей крови,

Страдал я, мыслил и любил

Довольно... я недаром жил».

Замолк он вновь; но для того,

Чтоб в памяти полней

Пути земного

Воспоминанья, он

Хотел отчет себе во всем,

Что в жизни он успел прожить,

И, приподнявшися потом,

Стал тихо, твердо говорить.

Я слушал...

В памяти

Доселе исповедь жива;

Мне часто в тишине

Звучат, как медь, его слова.

Еще от детства, — начал

Судьбою был я

Страдать безвыходной тоской,

Тоской по участи иной,

И с верой пламенною

С небес на землю благодать.

И рано с мыслью свыкся я,

Что мы другого

Глубоко падшие сыны.

Я замечал, что наши

Полней, свободней и

Явлений бедных жизни сей;

Что нечто сдавленное в

Наружу просится

И рвется жадно на простор;

Что звезд небесных вечный

К себе нас родственно зовет;

Что в нас окованное

Минуты цепи разорвать,

Чтоб целый новый мир создать,

И что, пока еще

В темнице тела пленено,

Оно мечтой одной живет;

И, чуть лишь враг его заснет,

В самом себе начнет

Миры, в которых было б

Ему не тесно...

То

Была пустая или нет,

Мне скоро вечность даст ответ.

Но, правда то или мечта,

Причина грез моих проста:

Я слишком гордым создан был,

Я слишком высоко

В себе частицу божества,

Ее священные права,

Ее свободу; а

Давно, от века попрана,

И человек, с тех пор как он,

Змеей лукавой увлечен,

Добро и зло равно познал,

От знанья счастье потерял. 9Я сам так долго был

Той гордости иных

Искать в себе и над

Стоять высоко головой,

И думал гения

Носить в груди, и долго

Себя той мыслью утешать,

Что на челе моем

Призванья нового лежит,

Что, рано ль, поздно ль,

Мне в жизни много

И что тогда-то, может быть,

Вполне оправдан буду я;

Потом, когда душа

Устала откровений ждать,

Призванья нового,

И грезить стал я как

О лучшей участи,

Не о звездах, не о мирах,

Но о таких же чудесах:

О том, что по природе

К иным размерам

Земного предназначен был,

Что гордо голову

Недаром я и что

Пора, быть может, мне

Судьба богатство или власть.

Увы, увы! так страшно

Давно изволил род людской,

Что не гордится он

Единой честию своей,

Что он забыл совсем о

И что потеряно

Святое слово — человек. 10Да — этой гордостью

Страдал я...

Слабый и больной,

Ее я свято

И головы не

Ни перед чем: печален,

Мой бедный путь, но ложью

Я никогда не осквернил,

Еговы имени не

Я чуждым именем с чела;

И пусть на мне лежит укор,

Что жизнь моя пуста была.

Я сохранил, как иудей,

Законы родины моей,

Я не служил богам иным,

Хотя б с намереньем благим,

Я жизни тяжесть долго нес,

Я пролил много жгучих слез,

Теряя то, чем мог владеть,

Когда б хотел

Вражду к кумирам или

Себе и людям; но

Я предпочел, я верен

Священной правде, и

Страданьем право проклинать...

Не рок, конечно, нет,

Я был покорен

И, зная твердо наперед,

Что там иль сям, наверно,

Потеря новая, на

Идти смиренно был готов. 11Я был один, один всегда,

Тогда ль, как в детские

Подушку жарко

И ночи целые рыдал;

Тогда ль, как юношей потом,

Глухой и чуждый ко всему,

Что ни творилося кругом,

Стремился жадно к

И часто всем хотел

О Марфа,

Марфа! есть одно,

Что на потребу нам дано...

Пора благую часть

Тогда ль, когда, больной и злой,

Как дикий волк, в толпе

Был отвергаем и гоним,

И эгоистом прозван злым,

И сам вражды исполнен был,

Вражды ко псам, вражды жида,

Зане я искренно любил;

Я был один, один всегда.

Увы! кто прав, кто виноват?

Другие, я ли?

Но, как брат,

Других любил я, и

Мне гордость,

Боже, но

К свободе славы Божьих

Хотел я многих...

Сердце

Стесняет мне при мысли той;

Любил я многих, молодой,

Святой любовью, да — и

Я был непризнанный пророк,

Но не на мне падет упрек,

Когда досель никто из

Нейдет дорогой Божьих чад;

И пусть из уст безумцев

Вослед проклятья мне

И обвиненья за разврат;

Я жил недаром!» 12 Смолкнул

И вновь склонился, утомлен,

Отягощенной головой.

Молчал я...

Грустно предо

Годов минувших длинный ряд,

Прожитых вместе, проходил,

И понял я, за что

Его я пламенно, как брат.

Да, снова всё передо

Былое ожило... и он,

Ребенок, бледный и больной,

Судьбой на муки обречен,

Явился мне: предстал

Тогда души моей

Старинный, тесный, мрачный храм,

Куда он уходил рыдать,

Где в темноте, вдали, в углу,

Моленье жаркое лилось,

Где, распростертый на полу,

Он пролил много жгучих слез,

Где он со стоном

Того, чей Лик вдали сиял,

Ему хоть каплю веры

И где привык он

Явлений женщины одной...

Я видел снова пред

Патриархально-тихий

И мук семейных целый ряд,

Упреки матери больной,

Однообразных пыток

И ряд печальных сцен порой...

Молчал я, голову склоня,

В раздумье тяжком, для

Он был оправдан...

Вздохнул опять тогда больной,

И вновь горячее

Он обмахнул себе рукой.

Но ты любил»,— я начал речь,

Желая мысль его

От слишком тяжких

Вопросов к грезам юных лет,

С которыми, как думал я,

Покинуть веселее

Любил ты, кажется, не

Я продолжал; но он в

Как будто грезил тихо:

Он говорил,— еще

Друг другу прочили, и с

Мы свыклись...

Бедный ангел мой!

Теперь ты снова предо

Сияешь,

И простодушна...

Вот места,

Знакомые обоим

Пригорок, роща; там и

Еще не смолкли

И стад мычанье, хоть

Ночная падает...

Зарею алой неба свод,

И скоро ярко

Звезд величавый хоровод;

И мы одни: привольно нам,

Как детям, под шатром небес,

И вместе странно...

Близок лес,

Вечерний шепот по

Уж начался, и робко

Ты руку жмешь, и локон твой,

Твой длинный локон над

Скользит моей; она в огне.

Не видишь ты, она горит,

По телу сладостно

Досель неведомая дрожь...

Мы были дети, да и кто

Нас разлучал тогда?

Мы вместе... бедный ангел мой,

Моей сестрой, моей

Тебя от детства нарекли,

Чтобы с бесчувственностью

Обоим нам потом

Прошла ребячества

Ведь это всё была игра;

Идите врозь теперь страдать". 14И говорят, я сам виной,

Как и всего, потери той...

Не та беда, что

Я в Божьем мире брошен был,

Что слишком долог был бы срок,

Когда бы я

Свою судьбу с ее судьбой...

И это правда, может быть;

Но свято гордости

Привык я, бедный ангел мой,

Любя тебя, тебе

Служа безумно...

Ты

Любить того лишь, чье

Всегда подъято и светло.

Ты так горда, чиста была!

В тебе я сам же

Борьбу души мятежных сил,

Любовь к избранникам богов,

Презрение к толпе рабов.

О да! ты мною создана,

И ты со мной осуждена.

Меня, быть может,

В часы недуга ты могла;

Но ты не властна

Того, чья жизнь всегда

Неукротимою борьбой...

И чист, и светел образ

Среди вражды, среди клевет,

Быть может, пред одной тобой,

Мой бедный ангел лучших лет. 15И помню: душно,

Обоим было нам; легло,

Казалось, что-то между нас.

Одни в гостиной, у

Мы были; но за нами

Следил чужой; была больна,

Была, как тень, бледна она,

И лихорадки блеск

Сверкал в задумчивых очах...

Мне было тяжко; мне во

Упасть хотелось перед

И руку бледную

К горячей голове

И, как дитя, пред ней рыдать.

Но странен был наш разговор.

В ее лице немой

Порой невольно мне мелькал...

Укор за то, что я не

Перед другими, перед ней,

Пред гордой совестью своей;

Укор за то, что я любил,

Что я любимым быть хотел,

Всей полнотой душевных

Любимым быть, что, горд и смел,

Хотел пред ней всегда сиять,

Хотел бороться и страдать;

Но вечно выше быть

Среди страданий и борьбы...

Молчали грустно мы...

Я говорить хотел о том,

Что нас разрознило;

Безмолвно слушала — грустна,

Покорна, голову склоня;

И вдруг, поднявши на

Болезненно сверкавший взгляд,

Сказала тихо, что

Другие это всё поймут",

Что "так на свете не живут". 16Я долго по свету бродил,

С тех пор как рок нас разделил;

Но, видно, так судил уж

Ее я позабыть не мог,

Не потому, чтобы

Была любима мной она,

Не потому, чтоб

Избыток всех душевных

Я в страсти той; еще не

Любил я, может быть,

И пламенней, но каждый

Страданья с мыслию о

Сливался странно...

Часто

Она являлася во сне,

Почти всегда в толпе чужих,

Почти всегда больна, робка,

С упреком на устах немых;

И безотрадная

Меня терзала.

Ты видал,

Что я, как женщина,

В часы иные...

Или

Родство существ?

Увы!

Бог весть!

Но знаю слишком я одно,

Что было бытие мое,

Назло рассудку, без

Отравлено и неполно.

Но будет... вновь меня

Начнет терзать, а смерть близка.

В себе присутствие

Я начинаю ощущать...

Зачем земное

В устах с проклятьем покидать?

Благословение всему,

Благословение уму,

За то что Он

До смерти жизнь нам запретил.

Благословение судьбе,

Благословение борьбе,

Хотя бесплодной, наших сил!

Дай руку мне... открой окно,

Прекрасно... так!

Еще темно,

Но загорелась неба твердь...

Туда, туда!

Авось хоть

С звездами нас соединит,

И к бездне света

Частица светлая моя.

Авось ее недаром я,

Как клад заветный, сохранил.

Но, так иль иначе, я жил!» 17И с этим словом на

Замолк он: больше не

Ни звука я; в моих

Я руку хладную

И думал, что забылся он.

И точно, будто в тихий

Он погрузился...

В чертах измученных

Не изменилось; так же

Улыбка вечная была,

И так же горд и грустен взгляд.

Мне было тяжко...

Лучу дневному не был

Я так от сердца, как тогда;

Вставало солнце, и в

Блеснуло, юное всегда,

Всегда прекрасное равно,

И озарило бедный прах,

Мечтавший так же, как оно,

Лучами вечными сиять,

И на измученных

Еще не стертую печать,

Недавней мысли грустный след,

Всему насмешливый привет.* И живет, как умирают святые, — мучеником.

Байрон (англ.). — Ред.

0
0
103
Подарок

Аполлон Григорьев

Стихи Аполлона Григорьева. (16 [28] июля 1822 — 25 сентября [7 октября] 1864). Русский поэт, литературный и театральный критик, переводчик, мему…
Комментарии
Вам нужно войти , чтобы оставить комментарий
Сегодня читают
Ryfma
Ryfma - это социальная сеть для публикации книг, стихов и прозы, для общения писателей и читателей. Публикуй стихи и прозу бесплатно.