Пусть будет так – скрывает, как туман,
Ее лицо решетчатый чачван…
Я подойду… В колючей, душной мгле
Увижу бровь, подобную стреле.
Ее лицо встречая, как зарю,
Я радостью и нежностью горю!
В ее глазах крылатый вздрогнет свет,
На мостовую упадет браслет.
Сухой старик, что на орла похож,
Мне в горло сунет трехугольный нож,
И бренные останки повлекут
На улицу Арабов, в сонный пруд.
(Зачем не знал я раньше?
Там всегда
Качается зеленая вода.)
Убийцы трупу прохрипят: «Лежи!»
И вымоют ослепшие ножи.
Пускай мальчишки, поднимая вой,
Играют сероглазой головой.
…Велик соблазн найти такую смерть.
Обрушить жизнь на глиняную твердь!
Дождусь того, что братский мне Восток
Со мной железный возрастит цветок.
Мы будем вместе в гордые года
В большой пустыне строить города.
(О хлопок, — бледный первенец пустынь –
Моей горячей дружбы не отринь!)
Мы сделаем, чтоб смуглый мир не знал
Великой тайны черных покрывал!
Я не умру. И девушек мне жаль:
У них глаза, как дымчатый хрусталь,
А на ресницах – сладкая печать.
Их губы не умеют целовать.
О полудети! В первом темном сне
Грустят о неизведанной стране.
…С тобою вместе я тогда пойду
На Улицу Арабов и Урду,
Когда, вернувшись из песчаных стран,
Я приведу чугунный караван.
И, слыша толп гортанный перелив,
Бродя в холмах из персиков и слив,
Не захочу в тот день совсем смотреть
На тлен гробниц и Синюю Мечеть.
И, все познавший, на признанья скуп,
Почуяв близость судорожных губ,
Я думать буду, что светла вода
Кипучего и звонкого пруда,
Того, где дети, поднимая вой,
Играли сероглазой головой,
Ее кидая в высохший арык
На улице
Исчезнувших
Владык…
И я теперь на все нашел ответ:
Сейчас я молод, завтра – буду сед.
Как все – планеты древней старожил –
Ее любил и жизнью дорожил.
На Улицу Арабов посмотри
В тот час, когда воскреснут фонари!
Вот здесь я умер, в полдень, не крича,
И кровь моя, краснее сургуча,
Застыла в щелях раскаленных плит…
Твоя любовь мне выдумку простит…
О Старый Город!
Пыль на мостовой
И радуга над самой головой!
1930
