Владимиру Маслакову
Так хотелось бы с Вами поговорить о Бродском,
о неброском плоском его священстве.
Мне хватает слов и молитв, Вам достало лоска,
чтоб не видеть очевидных вещей. Све-
тового потока нить, лучом софита из зала,
заставляет плясать, страдать, убегать, любить.
Она прочностью времени вас связала,
этот гордиев узел не разрубить.
По морским канатам священнодейства
вознесусь на рею шестого чувства.
Стих, поэт и эпоха висят на шее,
драгоценнее этих булыжников только пусто-
та незабвенная в неприметности
всего нескольких темных на солнце пятен.
Всесезонная вечность для снежной крепости
все равно, что для мира его объятия.
Мы стоим на краю мирового разума,
страх и боль возникают вокруг созвездьями.
Кто сказал, что деревья корнями связаны
с той землей, где росли? Кто назвал деревьями
души каждой простой стихотворной строчки
будь она хоть ямбом, а хоть хореем?
От ростка до листка, от корней до почки
путь прослежен ее. И в ладони грея
ледяную прозрачную стынь билета
в безвозвратность сухую без слез и стонов,
всей внезапностью чувствуешь, что планета
не вращается будто, а по перрону,
по причалу, по серой полоске взлетной,
как по линии на любимой руке гадая,
вдруг увидишь свой путь. Ну, конечно, вот он!
Кто там располагает, предполагая?
Мостовые Литейного, двор, ступени,
коридор, бумаги - ценнее нету,
перечислить вы разве бы все сумели?
Как с собой страну увезти поэту?
Как забрать Каберне, сигаретный грифель,
дым печальный, как взгляд дорогой подруги?
Память словно корабль, режут брюхо рифы,
и на пепле сожженных мостов смерть танцует буги.
А поэзии солнцу лишь путь на запад,
но там страшное место - заходит солнце,
остается надежда: круги, преграды,
бездны, пропасти преодолев - вернется.
Так хотелось мне с Вами поговорить о Бродском,
но поток световой, погрустив, растаял.
Вечер кончился, гаснет софит, не стоит
провожать меня взглядом...
Жизнь не провожают.
Она провожает.
...А мы с Вами еще поговорим о Бродском...
