Он ее рисовал. Смешную в немодном платье.
Прорисовывал кистью каждую завитушку.
И ему почему-то очень хотелось заплакать.
Вот же счастье какое - ее рисовать веснушки!
Она говорила: "Рисуй, я на все согласна!"
И нежно его обнимала заливистым смехом.
И жизнь им казалась обоим банально-прекрасной.
И ничто не могло быть их счастью досадной помехой.
А потом она заскучала. Просила плаксиво
Ее рисовать нарядной с изящной прической.
Чтоб на рисунках она была самой красивой.
И сердилась, что он рисовал ее блеклой, неброской.
Он старался как мог, но кисть в руке задрожала.
Она злилась так сильно, что даже рвала рисунки.
Ей казалось, что счастья в их жизни стало так мало.
Не хотело оно прорастать из радостной лунки.
Когда она уходила, было так тихо.
Проскрипели прощально колеса ее чемодана.
Дверь даже не хлопнула, дверь оказалась трусихой.
И не было в мире во всем страшнее обмана.
Он ее рисовал. В бесподобном шелковом платье.
Но она, все равно, получалась такая чужая...
И ему почему-то очень хотелось заплакать.
Но он продолжал рисовать, обо всем забывая...
