Тьма Севильи последнею ночью слепит,
Кто богат – не спастись от ножа,
Только я лечу к той, кем уже был убит,
И лечу побыстрее стрижа.
Я некстати припомню, как ты появилась:
Продавала корзиночку слив.
«О сеньор, я прошу, окажите мне милость...»
Я тогда, обо всем позабыв,
Побежал за тобой, не предчувствуя муки,
Полюбил, был тобой покорен.
Но ты бросила: «нет». Твои белые руки
Вмиг косынки отдернули лен.
И я стал сам не свой, и я выл, словно зверь,
Что мне делать с собою, не знал.
Только перед другим отворилася дверь,
То, что было моим, он забрал.
Что ж, я взял свой кинжал и врага подстерег,
Где ветра не целуют олив.
Он сражался, как мог, но к тебе не придет:
Он уснул, про печали забыв.
Но теперь с тобой я. Спрятав верный кинжал,
На колени упав пред тобой,
Говорил о любви; все, что мог, я сказал,
О Никола, навеки я твой!
Но отвергнут я был. И презрения яд
Был мне дан утешенья взамен.
Я поднялся с колен, но твой яростный взгляд
Обратил ясный разум мой в тлен.
И теперь свой кинжал достаю для тебя,
Ночь сокроет безумия след.
О Никола, ты спишь, и, как прежде любя,
Я последний встречаю рассвет.
Ты прекрасна, как лилии белой цветок,
И тебя заберу я с собой,
И тебя не коснется ни времени ток,
Ни предательской старости зной.
Алый мак на груди, шелест крыл воронья,
Не разжать уж объятий теней.
Умирая, убив, я шепчу: «Ты – моя!»
… Но ты в смерти не стала моей.
