***
В первый раз я увидела его глаза, когда мир ещё источал тепло, и море, бившееся о бархат скал, было цвета его глаз, а не крови. Я путала шаги в танце, потому что до того учила его с сестрой и изображала кавалера. Он вышагнул из тени вишневой портьеры, сверкнув на электрическом свету строгой сталью кольца на руке, и представился, назвав свое имя, над которым уже почти тысячу лет сиял крест. И была в нем древность, словно пронеслись мимо меня воины в блистающих кольчугах с ярким золотым солнцем на знаменах. В дымке вечера, который был последним перед грозой и бурей, его лицо и само светилось, как это древнее солнце, словно говоря, что названное имя не зря было дано ему.
- Будет гроза, - тихо сказал он, всё ещё держа меня за руку, - июль идет к концу. А наступит ли август? Недавно я встретил цыганку, которая говорила так, что я понимал слова, но не их смысл. Она сказала, что луна и солнце любят друг друга так, что готовы один другого не видеть, лишь бы каждый из них никогда не умирал. Вы это понимаете?
Я чувствовала, что понимаю, но не могла вымолвить ни слова. Угасающий вечер оставил на моих губах его поцелуй и синеющий между чуть пожелтевшими страницами книги цветок – осколок неба и моего сердца.
***
Во второй раз я увидела его глаза погасающими и, приняв последний вздох, вернула ему поцелуй, оставив цветок себе. Я не спасла его.
Меня уже ждали на белом, залитом солнечным светом корабле, где я должна была успокаивать умирающих, провожая их так же, как и его, и не помнить о том, что я видела на этой земле. Крест его имени был кровью выткан на моем белом платке, и след от стали кольца в том месте, где он сжимал мою руку, так и остался на ней. У меня не было никакого оружия, кроме яда, но яд предназначался мне – если бы тот, кто убил его, нашел меня, я бы приняла его и легко рассталась с жизнью, глядя в пламенеющее в небе солнце, в котором теперь мне виделось его лицо. Солнечный летний день догорал, и, как и в тот раз, июль заканчивался, но я знала, что на этом течение времени остановилось – оно закольцевалось, и из этого круга вырваться было больше нельзя. Я знала: август больше никогда не наступит, если только я не вернусь в тот вечер и не скажу ему, что солнце и луна любят друг друга уже за то, что оба они живы.
И я ушла – не с кораблями, которые трубными голосами ещё давали надежду уйти, а с цветистыми, разудалыми арбами и кибитками, любовно спрятав белый платок с крестом и сменив его на красный, который дала мне старая цыганка. Она же и сказала мне сделать из белого платка мешок и подвесить его на пояс, а в него спрятать книгу и цветок цвета его глаз с осколками неба и моего сердца. Она же отобрала у меня яд и дала короткий трехдюймовый нож.
***
Тем же вечером я увидела его глаза в третий раз. Запах костра проникал в старое, скрипучее вардо цыганки, юбки которой были расшиты солнцем и луной. Она закрыла глаза, напевая самой себе, а я глядела за её спину, и из темноты на меня смотрело его лицо – самое прекрасное в мире с самым ужасным в мире взглядом – глаза василиска, и я, увидевшая их, застыла, как Лотова жена.
- Солнце и луна любят друг друга за то, что они оба живы, но одного из нас уже нет, - тихо сказала я.
- Я всегда здесь. – прошептал его голос.
Глаза потеплели, и мое тело перестало быть соляным столпом. Тогда я видела его в последний раз, но знаю, что увижу еще.
Цыганка сказала мне, что время пошло вперед, - корабли увезли всех, кроме меня, а это значит, что я получила право прожить свою жизнь ещё раз, и в следующей мне нужно будет только найти его, но всегда помнить про цветок, крест и платок, по которым он однажды меня узнает, и тогда мы будем жить вечно.
