Лев Эллис

Горестно носятся в далях просторных
ветра глухие рыданья,
странно размерены криков дозорных
чередованья

Как сумерки застенчивы, дитя

Их каждый шаг неверен и печален;
уж лампа, как луна опочивален,

Мать задремала в тени на скамейке,
вьётся на камне блестящая нить,
видит малютка и тянется к змейке,
хочет блестящую змейку схватить

(При переводе «Цветов зла» Ш
Бодлера)
В пасмурно-мглистой дали небосклона,
в бледной и пыльной пустыне небес,

Безумие, как чёрный монолит,
ниспав с небес, воздвиглось саркофагом;
деревьев строй подобен спящим магам,
луны ущербной трепетом облит

В сумраке синем твой облик так нежен:
этот смешной, размотавшийся локон,
детский наряд, что и прост и небрежен
Пахнет весной из растворенных окон;

Чей-то вздох и шорох шага
у заснувшего окна

Знаю: это Вы, луна

Весна зовёт
Высоко птица
звенит оттаявшим крылом,
и солнце в окна к нам стучится

Заиграли пылинки в луче золотом,
и завешена люстра тяжёлым холстом;
на паркете лежит окон солнечных ряд,
и кресты на церквах, словно свечи, горят

М
Цветаевой
На диван уселись дети,
ночь и стужа за окном,

Если сердце снов захочет,
ляг в траве, и над тобой,
вдруг заплачет захохочет
колокольчик голубой

Взор, ослеплённый тенью томных вежд,
изнемогая, я полузакрыла,
о, в спутницы я не зову Надежд:
пускай они крылаты, я бескрыла