Эгль Радовски

Живи. Я тебя прощаю,
Живи отголоском лет,
Несладким зелёным чаем –
Спасением от побед.

Умирает апрель – я успел холод туч объять,
Запечатать своим, на стекле, пальцами арфиста.
Что уходит за контуры, обречено менять;
Видишь? Средь чёрной сини – свет,

В царствии поднебесном – переворот;
Выживет тот, кто внутри себя не умрёт,
Кто в себе сеял остроконечный тис,
Кому кричали боги: "Сыграй на бис!"

Там тебя звали Адэхи, Адэхи Вихо –
То полубогом, то человеком-джиби.
Перья сидели в макушке запчастью психо,
Позже столетием отданные Стрибе.

В топком рве меридиан
Позапрятан тюк:
Твердь, вода из разных стран,
Рыболовный крюк.

Как-то раз задумал Дьявол
Просветление найти.
Он по океанам плавал,
Протаранил все пути:

Я накину пальто, скрою матовость перьев,
Завяжу силуэт танцевальным узлом.
Не открою врата, так откроются двери;
Не откроются двери - иссушится ром,

Слов меньше – свет ярче, петляет лозой среди вен,
Ветвистыми стеблями кроет скудельную крышу.
В миру, говорят, есть похожее – сортом Айрен –
Испанская мания… Странно. Корриду не слышу,

Поверишь, я - Элли, лет - десять, вокруг - ураган,
Тотошка облаял углы, а Волшебник смеялся?
Горела звезда. Всё равно ей: пропал или пан.
И мне всё равно... Ведь никто из "моих" не сдавался.

Они ищут делянку на кровле дацанов, обетуя сразу же переродиться.
Имя им – лампион – и задаток адамов привлекает метания к действию в лицах.
Они ищут ключи, потеряв отраженье; они пишут по чёрному синей изнанкой,
И на всё у них разо...

Не умею я быть холодной -
Слёзы есть, а лицу не верь.
Укрывает от тьмы голодной
Моё сердце безликий зверь.

Мне нравится в квартире полумрак –
Возьми, как дань, мою престранность,
Шафрана вкус прими, как данность,
Родной и прошложизненный кунак.

Правда – корундовый холод Аштаровых врат;
Гостеприимен, однако: кусая целует.
Смуглая кожа аккада теперьем – вакат –
Белое платье моё, что венчая кочует.