А это даже почти банально, ну то есть каждому по плечу, луна на небе висит бананом и смотрит, как я внизу лечу. Как я придумываю кульбиты, и заворачиваюсь в дугу, и промокаю башкой разбитой босые искорки на снегу. Ну то есть чем я там начиняю все то, что вертится надо мной. Ну то есть как я там сочиняю полет, которого не дано.
Сидеть, чужие желанья нянчить — свои слова в монитор цедить. Сереже двадцать один, а значит, Марине тоже двадцать один. Мороз и солнце — простой рисунок, такой вот крепкий густой раствор, они знакомы пятнадцать суток — как срок за мелкое воровство. А я рассаживаю, кручу, да, и расставляю по падежам. Они знакомы — такое чудо — кружиться, за руки не держась.
Им можно мучиться, петь закаты, ходить по кромке, глотать лучи. А мне по блату раскрыты карты, что хочешь — то и заполучи. Ходите мимо, дождем поите, сорите грезами наяву. Я здесь могу срифмовать «Таити» и сделать вид, что я там живу. У них ладошки замерзли, сжались, зима рассыпалась над Москвой. Я даже, в общем, не отражаюсь, я пропечатываюсь насквозь.
А мне бы тоже построить домик и научиться растить цветы. Сижу у Господа на ладони и задыхаюсь от тесноты. Мне петь бы, выпеть — да не поется, продуло шею на сквозняках. Он наклоняется и смеется, мол, раз пустили — не возникай. А я не против, ведь мир кружился, я, как у Визбора, «очень рад», пока Марина стирает джинсы и смотрит фильмы по вечерам. Сереже двадцать шестое лето, пока Марина гулять пошла. Пока в придуманных мной куплетах не разлетается все по швам.
И так рассвет ли вокруг, закат ли, восточный, западный полушар… А если плакать лежа, то капли смешно шевелятся по ушам. А что реветь — получи по роже, утрись остатком чужих манжет. Ведь вот придуманный твой Сережа теперь придумал себе сюжет. А нынче плохо, а нынче скользко, а нынче бьет по щекам с ленцой, а нынче мокрый туман московский ложится маскою на лицо. Передержала, не рассказала, с размаху кинулась в оттепель, я выползаю из Трех Вокзалов, не представляя, куда теперь А мне б вставать в воскресенье рано, летать по улицам, петь чижом. Я размагнитилась, проиграла в простой системе родной-чужой. Перепридумала, уморила, луна на небе — кругла, мила. Мне остается одна Марина — Марина месяц как умерла.
И нет Швамбраний, нет Каледонии, долги такие, что не верну. Господь не то чтобы сжал ладони — он просто пальцами шевельнул. А мне придумывать, мне бы Нар-ний, под солнцем дрьгагуть бы на пляжу. Луна на небе висит бананом и смотрит, как я внизу лежу.
