Рассказать о ненависти? Это самое паршивое чувство. Оно всегда на грани любви и желания придушить собственными руками. И знаю я это не понаслышке.
Мы были, наверное, парой, друзьями или даже чем-то большим. Но жила она гордо одна. Я приходил к ней каждую пятницу и уходил лишь в вечер воскресенья. Так было удобно.
У меня не было ключей, Тен-Тен всегда открывала сама — делала это непринужденно и медленно, лениво. Опиралась о стену и смотрела, как я раздеваюсь. В руках неизвестно какая за день чашка кофе.
На ней всегда были одни и те же грязные и заляпанные футболки, едва доходящие до середины бедра, и больше ничего, кроме белья. В квартире всегда грязно — гора посуды, кружки, расставленные где только можно и нельзя, разбросанные вещи…
От Тен-Тен пахло сигаретами и неудивительно, но мужским шампунем. Моим, в частности. Это было исключительно её отвратительной чертой. Ничего женственного.
Это было противно, просто не передать словами, как меня раздражал тот вечный бардак, как бесили её глупые фразы, заимствованные из слишком умных песен. Как хотелось ломать руки о стены, лишь бы она изменилась…
Однако было ли в этой жизни что-то лучшее, чем эти сигареты в её руках? Кофе на книжной полке? Нет, как по щелчку пальцев она не водрузила на ноги каблуки, не сменила джинсы, на пару размеров большие, на облегающее платье, не стала слушать классику. Не исчезли её мерзкие привычки, зато пропала она сама.
Как она бесила, не передать словами, как гитару в её руках хотелось разбить. Но разве я мог? Мог встать с этого ненавистного дивана со старым залитым кофе пледом и двумя искалеченными подушками? Мог снять её со стола? Мог перебить этот высокий прокуренный голос? Чёрт, я её ненавидел.
И с остервенением продолжал бросаться на это голое тело. Скидывал со стола все её странные тетради и ручки, кипы непонятных документов, ключи. На пол летела ещё одна непустая кружка кофе и даже мой телефон. А её постоянные брыкания? Эти недовольные восклицания и упрёки — отталкивала, как только могла, и кошкой прогибалась в моих руках.
Просыпаясь утром, так и пылал желанием придушить её — спящую до обеда, с совершенно детским лицом, разметавшуюся по дивану, так и норовящую столкнуть меня на пол — и не мог. В этом жутком бардаке и хаосе, среди дыма и сгоревшей яичницы что-то не в себе меня держало.
Просыпаясь к двум, она шла на кухню, закуривала дешёвую сигарету, молча смотрела в окно, допивала вчерашний кофе. Надеялась на что-то лучшее, наверное. Только так быть не могло.
Я кричал на неё, пока она стояла рядом вытянутой струной, бил кулаками по пожелтевшим обоям прямо рядом с её надменным лицом. Думал, так будет лучше. Она очнётся, всё станет, как у всех — уберёт противные серёжки с лица, сведёт татуировки. Заставлял её:
— Изменись!
— Да иди ты ко всем чертям, Хьюга, — спокойно парировала она, тушила окурок в горшке безнадёжно умирающего кактуса и уходила…
Уходила из своей же съемной квартиры, оставляя ключи на холодном полу. Возвращалась за полночь, пьяная, садилась сзади и мягко так кусала в плечо. Цеплялась руками за шею, валила на кровать, садилась сверху и начинала безумно болтать. Говорила про день и кино, про вчерашние новости и плохое вино, просила прощение непонятно за что.
После вставала, включала громко музыку, снимала с себя всю паршивую одежду, оставалась в белье, ложилась вновь рядом, мечтательно возводила руки к окну и указывала на звёзды. Бормотала под нос что-то несвязное, а потом неожиданно предлагала заказать пиццу, жалуясь на дикий голод.
И в те моменты всё больше хотелось её убить. Или себя. Неважно. Я же знал, с кем она была, а точнее, что была не одна. На её теле нет живого места: только синяки и ссадины, татуировки. И эти синяки не от нечаянных ударов о шкаф.
Однажды задумался. А зачем оно мне? Зачем эти чересчур глупые вечера, ведущие в никуда? Зачем её тело — не моё — на фоне сияющих фонарей за окном? И ненавидеть её — самое верное решение, потому что любить больно.
Пришёл к ней, разулся — всё как всегда. Зашёл в комнату, слушал её игру на надоевшей гитаре, смотрел в пол, молчал. Задумался снова… Взглянул на неё, взболтнул сгоряча что-то грубое, совсем неосмысленное. Пожалел, но ушёл.
Ради чего всё было? Абсолютно не знал, но почему-то вернулся на следующий день. Не застал её. Сходил к тем пяти умалишенным её друзьям — сказали, что пропала куда-то, исчезла. Вернулся к двери, облегченно вздохнул, скатившись по стенке до пола. Тен-Тен не пришла. Ни через день, ни через год.
Это было странно — не читать редких бредовых смс по ночам, просыпаться в обед, потому что под утро гулял по компаниям байкеров, будучи нацеленным найти её. И в каждой фигуре она — беззаботная и своенравная, любившая кофе и сигареты по утрам. Это, наверное, неуместно: ревновать не мою Такахаши ко всем проходящим парням. Но в моменты тоски об этом нет ни единой мысли.
И спустя пару лет встретить ту, что даровала бессонницу и разрушила грёзы, подобно выстрелу в самое сердце. Где те дешёвые мерзкие сигареты? Где кофе? Где моя ненависть? Лёгкое платье, красивые туфли. Убран пирсинг, и она повзрослевшая. Где не моя Такахаши?
— Изменись…
И с улыбкой — по коже обжигающий шепот:
— Ко всем чертям, Хьюга.
